Отобрать у бетян трод, взорвать их рай — вот о чем я мечтал. Чтобы вызвать в атмосфере цепную реакцию, нужно всего лишь 12 тонн альфазина. В сутки мне удавалось получить максимум три килограмма. Одиннадцать лет непрерывной работы. Когда обнаружил слежку, не хватало четырех с половиной тонн. Из цирка пришлось уйти — иллюзионист я весьма посредственный, программа держалась только на номерах с альфазином. Доходы резко сократились, последнее время удавалось получить не более килограмма. И я решил уничтожить лабораторию. У меня есть ты, и плевать на них. Ненависть? Смешно. Зачем мне их страдания теперь, когда я счастлив!
— А их счастье?
Удивленный взгляд. Видимо, ему это в голову не приходило.
— Их счастье, Эрл. Так же, как у нас… Как было на Земле-альфа.
— Зачем? — Эрл обнял меня. — Сколько времени, усилий. Наши часы, наша жизнь. И потом риск. Зачем?
Он целует меня. Конечно, он прав.
— Как ты собираешься уничтожить лабораторию? Она в подземном коридоре?
Эрл подмигнул, как нашкодивший мальчишка.
— Как бы не так! Коридор ведет к старой шахте, там спрятан почтовый аэрокар. Это в горах, сорок минут полета. Я сам нахожу ее только по автопилоту, кругом скалы — ни кустика, ни травинки. Пейзаж мрачный, зато надежно. Сколько раз я мысленно рисовал себе. Фиолетовое облако, которое я выпускаю на волю, оно поднимается, тает над скалами. Небо становится черным, над Землей-бета проносится вихрь… Всего несколько минут, но тогда бы они… А, плевать на них!
— Поедем туда…
— Зачем?
Его взгляд тревожно метнулся по моему лицу. Опасность? Зря я поспешила. Встал, протянул руку.
— Пошли.
Я удержала его, заставила сесть снова. Я чувствовала себя виноватой перед ним. Он великодушно терпел мои нежности ровно столько, сколько было нужно для успокоения моей совести. Потом мягко, но настойчиво высвободился.
— Пошли, уже поздно.
И снова нас увлекает горланящая, веселящаяся толпа ряженых, снова вокруг что-то свистит, трещит, хлопает, проносятся над головой размалеванные яркими светящимися красками аэрокары.
Почти все уже разбились на пары, их ждут ночные отели.
«Синее море», «Красный закат», «Зеленый лес».
Для пожилых и некрасивых — клубы, зрелищные балаганы. Или профессиональные ласки за умеренную плату.
И одинокие. На лавочках, прямо на траве. Глаза, обращенные внутрь себя. О чем они думают? О чем думала я, когда была бетянкой, вещью в себе? О многом. 127 лет!
Несостоявшиеся мыслители, художники, музыканты, поэты. Только для себя. Их мысли, их души умрут с их смертью. И я не в силах заставить их заговорить.
Эрл мог бы…
Я подумала, что история повторяется. Снова Ева ведет Адама к древу познания. Лишить их рая.
Только та Ева была юной. И не самозванкой. А Адам…
— Пожалуй, сегодня и покончу, верно? Удобный момент — все на карнавале. Мы успеем.
— Да, Эрл.
* * *
Я еще продолжала по инерции идти, еще где-то в подсознании предстоял путь через кабинет вниз, по коридору к старой шахте, на аэрокаре к серым скалам, где Эрл Стоун прятал свою лабораторию. Но я уже остановилась. Так лопнувший стакан еще какое-то мгновение сохраняет видимость формы, но он уже перестал быть стаканом — это груда осколков, цепляющихся друг за друга.
В кресле у дверей кабинета сидел человек. Заходящее солнце золотило его голое, точно полированное, темя.
Почему-то Шеф ВП не носил парика.
Он обернулся и встал нам навстречу.
Не может быть. Та же мысль, что в лучшие минуты с Эрлом. Вернее, антимысль той. Слишком плохо, чтобы быть на самом деле. Я успела заметить повисший за окном полицейский аэрокар. Неужели конец? Я все еще чувствовала на плече руку Эрла, но уже летела куда-то вниз, в бездну, вместе с кувыркающимся сердцем. Темно, душно, шум в ушах. И будто в тумане приближающееся лицо Эрла.
— Николь, что с тобой? Николь!
Но физически я уже в порядке — мне ведь только девятнадцать.
Удается, наконец, восстановить дыхание, предметы вокруг приобретают нормальные очертания. С этой минуты я буквально мечтаю о физической дурноте, о небытие. Но я в порядке. Я даже машинально пожимаю протянутую руку отца.
— Вот и я, Рита. Неважно себя чувствуешь? Тогда можешь идти. Поль проводит тебя домой. Ты свою миссию выполнила.
Эрл! Я молчу. Я смотрю на Эрла, который отвечает на вопросы.
— Эрл Стоун, гражданский номер такой-то, год рождения такой-то, бывший химик, ныне иллюзионист, выступающий под псевдонимом Дэвида Гура, вы обвиняетесь в величайшем антигосударственном преступлении — сокрытии и хранении предметов, несущих информацию о Земле-альфа…
Мы знали, что это может когда-либо случиться, но гнали прочь подобные мысли, как мысли о смерти. Так же вероятно и так же невероятно, как смерть в любую минуту, И не были готовы к этому, как люди всегда не готовы к смерти.
Эрл наивно попробовал отпираться:
— Ничего не понимаю, Шеф. Какие у вас основания?
— Основания? — У этого человека была моя улыбка! Я знала, что Эрл сейчас подумал об этом. Отец извлек из кармана уже знакомое мне яйцо, о существовании которого Эрл знал.
— Как дела, Рита? Как дела, Рита? Как дела, Рита?
Меня не оставляло ощущение, что я всего лишь марионетка в жутком хаосе. Яйцо открылось. Я ожидала услышать какой-либо из монологов Риты, а вместо этого:
— Если ты думаешь, что меня подослала ВП… Давай рассуждать логически. Я больна и не совсем нормальна, значит, во-первых, не являюсь полноценным агентом… Зачем было им отправлять меня одну прямо тебе в руки?
— Как мы и полагали, это прозвучало достаточно убедительно, — прокомментировал Шеф.
Мой голос! Эрл отвечает. Опять я.
— Просто я их убедила, что здорова. Обманула ВП, чтобы встретиться с тобой и выяснить…
— Когда я понял, что к чему, первой мыслью, естественно, было сообщить куда следует. Но кое-что в этом хламе меня заинтересовало…
Наш тогдашний разговор. Каким образом? Откуда? Что-то должно произойти, сейчас же, немедленно. Со мной, с Эрлом, с этой комнатой, с миром. Но ничего не происходит. Мы стоим и слушаем самих себя, то, что говорилось только друг для друга, самое сокровенное, самое интимное. В тайнике, в моей комнате, похожей на дно колодца, во время наших конспиративных прогулок. Нет, не может быть, мы же тогда были совсем одни! И «только человек» мог проникнуть… Как ни странно, техническая невероятность, неосуществимость этого спектакля помогла мне выдержать, убедить себя в нереальности происходящего. Абсурд, это не имеет ко мне никакого отношения. Нелепый сон.
