— Напрашивается следующее, — сделал вывод Манаев, — в тот роковой день трое погибших поймали горного козла и, стреножив (Янин сразу обратил внимание на неточность формулировки «стреножив», вместо «связав», но промолчал), положили в грузовой бункер вездехода. Когда под защитой силового колпака астронавты сняли шлемофоны и открыли люк бункера, личинки, находившиеся в шерсти животного, среагировав на тепло или запах, превратились в мух и поразили их.
— Это исключается, — возразил Шадрин, — биолог Миронов после количественного анализа определил, что яд дынной мухи настолько слаб, что для человека он смертелен лишь тогда, когда тот подвергнется одновременному нападению пяти килограммов мушиных особей.
— Пятнадцать килограммов… — задумался Черных, — многовато, чтобы спрятаться в шерсти барана.
— Козла, — уточнил Шадрин.
— Какая разница! — поморщился капитан.
— А не могли они завезти под купол труп горного козла, уже начиненного созревшими личинками, — сделал оригинальное предположение Янин.
— Несерьезный разговор, — выразил неудовольствие Манаев, — зачем тогда ему связали ноги? Да и вообще, от второй смены требовались живые экземпляры, а не трупы.
— Мы как-то обходим стороной вопрос: почему останки астронавтов оказались не на том месте — у вездехода, где их увидела Горбунова?
— И как расценивать ее последние слова, что Буриков жив?
— И куда девалась она сама?
Прорабатывая версию «дынная муха» в разрезе опасности ее для членов комиссии, Манаев поставил первоочередную задачу — определить, каким образом это четырехкрылое успевает поразить свои жертвы за две секунды жизни.
Для большей оперативности он разрешил использовать вездеход погибшей смены, предварительно загерметизировав бункер с чучелом горного козла.
Они довольно быстро нашли труп животного, назвав его зеброй, который уже почти до самой шкуры был выеден личинками, и установили за ним круглосуточное наблюдение.
Необходимо отметить, что все эти «горные козлы», «дынные мухи», «зебры» и другие животные мало чем были похожи на земные прототипы, да и само выражение «круглосуточное наблюдение» не совсем точно по отношению к септимским суткам, длящимся более шестисот часов, все эти упрощения введены для того, чтобы не загромождать текст излишними деталями и разъяснениями вроде того, что длинный день Септимы астронавты условно делили на земные сутки, пользуясь для этого обычными госстраховскими календариками.
В этот день в восемь часов утра Манаева сменил у трупа зебры Янин, приехав на вездеходе второй смены. Манаев развернул свою машину на месте и запылил в сторону базового лагеря. Там его уже поджидал Черных и Шадрин.
Биологу потребовалось еще что-то уточнить на месте происшествия, и Черных после небольшого колебания решил оставить Манаева одного в лагере, взял однако с него честное слово, что тот никому постороннему не обозначит проход в защитном поле. Манаев еще раз подивился очередной странности капитана: какие посторонние могут быть на безлюдной Септиме? — но честное слово дал и сразу же, выпустив вездеход из-под купола, отправился отдыхать.
Но выспаться ему не удалось. Часа через три сработал сигнал вызова. Манаев, подумав, что это быстро управились и возвратились Шадрин и Черных, вышел из люка посадочного модуля, и сон как рукой сняло: обозначить проход просил Янин. Манаев, не мешкая, пропустил вездеход сквозь защитное поле и дождался, пока Янин загнал машину в бокс.
— Что случилось? — спросил его Манаев, когда тот, стащив шлемофон, поравнялся с ним.
— К черту! — сказал Янин, проходя мимо. — К черту эту планету… Расскажу, когда соберутся все…
И вошел в посадочным модуль.
Хорошо для Манаева, да и для остальных членов спецотряда, что следующий эпизод начался прежде, чем Янин включил внешнюю акустику в своей каюте.
Манаев собрался было уже последовать за Яниным, как на переносном пульте управления силовым полем защиты заработала мигалка — это означало, что кто-то или что-то касается извне защитного купола.
Манаев поднял голову и, поворачиваясь на месте, осмотрел пространство снизу доверху: ничего постороннего. Значит «то», что прикасается к полю, загораживается посадочным модулем. Он начал обходить его справа и сразу же увидел Горбунову…
Манаев понял, что это она, лишь потому, что на Септиме, кроме нее, женщин никогда не было. Горбунова стояла немного наклонясь вперед, опираясь ладонями поднятых рук о силовой барьер. Она была без скафандра, в легком комбинезоне, простоволосая…
Не задумываясь ни секунды, Манаев бросился к пульту и обозначил проход в силовом поле намного правее женщины. Со второй попытки Горбунова оказалась в центре прохода. Лишившись опоры для рук, она упала внутрь защитного купола. Манаев с завидной для его веса поспешностью устремился к ней, чтобы помочь.
— Стой! — раздался усиленный мегафоном голос Янина. — Стой, говорю!
Манаев замер на месте — сказался инстинкт «мгновенной реакции», привитый ему еще в начальных классах астрошколы — опасность!
Горбунова поднялась и медленно пошла в его сторону. Их разделяло метров двадцать.
— Что же это творится? — сам с собою разговаривал Янин, не отключая мегафон. — Чертова планета!.. А вот сейчас еще женщина…
Мамаев в недоумении глянул на перископ капитанской рубки посадочного модуля, куда, очевидно, перебрался Янин. Пауза затягивалась. Манаев переступил с ноги на ногу.
— Стоять! — рявкнул Янин.
Но Манаев никуда и не собирался двигаться… В шедшей к нему женщине он заметил что-то странное, и суть была не в ее походке: так ходят очень уставшие люди — с трудом переставляя ноги и безвольно опустив руки. Странность заключалась в том, что лицо Горбуновой снизу периодически как бы затуманивалось дымкой, словно у нее на шее плескался на ветру сиреневый шарф из тончайшей ткани.
Женщина продолжала идти, и расстояние между ними сокращалось. Десять метров, девять, восемь…
— Ложись! — скомандовал Янин, и тотчас над головою Манаева с треском разорвалось сухое грубое полотно, а в нос ударил резкий запах озона.
Разряд бластера ни с чем не спутаешь. Мамаев грохнулся на поверхность Септимы, успев все же увидеть, как слепящий шнур разрезал женщину пополам.
— Мы слушаем тебя, Янин, — сказал Манаев, когда они собрались все вместе в посадочном модуле. — Расскажи, как ты все это раскусил?
— Здесь особой сообразительности не потребовалось, — заскромничал штурман, — мне уже все было ясно, когда я досрочно возвратился от той дохлой зебры. Но все же я с трудом заставил себя нажать гашетку бластера…
