— Все ясно, — сказал Ахмет, выслушав рассказ Лиды о событиях нынешнего утра. — Ситуация не такая трагическая. Андрюша не офицер, он вообще приезжий и не должен вызывать ненависть революционных моряков.
Ахмет говорил уверенно, хотя не был ни в чем уверен. Когда начинается террор, соображения рассудка отступают.
Но утверждение Ахмета о безопасности Андрея было настолько желанным, что Лидочка сразу успокоилась — будто гуляла в лесу, заблудилась, а тут ее нашел старший брат и ведет к выходу из леса. Главное теперь — слушаться его.
— Я тебе постараюсь помочь, — сказал Ахмет.
— А как?
— Чем меньше ты знаешь, тем лучше. Если ты чего не знаешь, не проговоришься. Погоди, не сердись, я могу тебе только сказать, что у меня дело в той же тюрьме. Там сидит совершенно невинный наш товарищ, которого отправили сюда из Симферополя, потому что в Симферополе мы бы его обязательно освободили. Знаешь кто?
Лидочка отрицательно покачала головой.
— Верховный муфтий Крыма.
Звание ничего Лидочке не говорило, но она поняла, что это какой-то религиозный чин.
— Мы должны освободить Челибиева. Это очень хороший человек, прогрессивный, можно сказать — социалист, — сказал Ахмет. — Его свои же муллы русским отдали. Сайдемат сказал: «Ахмет, ты должен привезти Челибиева», и я сказал: «Я привезу, Сайдемат». Тебе ясно?
— Ясно, — сказала Лидочка, не спросив, кто такой Сайдемат.
— Сегодня же мои люди узнают, где сидит наш Андрюша. А завтра мы будем Челибиева брать, постараемся и Андрюшу с собой взять, тебя это устраивает?
— Да, — тихо сказала Лидочка, которой очень хотелось поцеловать небритую черную щеку Ахмета, но она не знала, имеет ли право русская женщина целовать настоящего мусульманина?
— Тогда пойдем отсюда, мы тебя пока поселим у хороших людей.
Ахмет тихо свистнул, один из молодых людей появился рядом, будто и не отходил, и взял чемодан.
Лидочка с облегчением пошла за спутником Ахмета, но уже через несколько шагов почувствовала такую слабость в ногах, что остановилась и оперлась рукой о стену.
— Нельзя стоять, — сказал молодой татарин, несший ее чемодан.
Лидочке не хотелось признаваться в своей слабости, но она не могла сделать ни шагу. Тогда молодой татарин поставил чемодан на пол, показывая этим, что умывает руки. Обернувшись и увидев это, возвратился Ахмет. Лидочке было стыдно, хоть сквозь землю провались. Но тут она увидела, что в зал вошел и остановился, словно отыскивая взглядом очередную жертву, тот самый скуластый матрос, который отобрал у Андрея портсигар. Карманы его бушлата были оттопырены, и Лидочке даже показалось, что она угадывает в правом кармане очертания портсигара.
— Он, — прошептала она.
Как раз в этот момент матрос обернулся и встретился с ней глазами. На какое-то мгновение их взгляды слились, и Лидочка испугалась, что он прочел ее мысли, но матрос вдруг весело подмигнул ей, и Лидочка непроизвольно улыбнулась ему в ответ — такая у матроса была широкая и открытая улыбка веселого негодяя и пьяницы.
Матрос тут же забыл о хорошеньком личике, увиденном в толчее — не для этого он здесь был, — он был охотником на беззащитную дичь мужского пола.
И как только он выпустил Лидочку из поля зрения, она кинулась к подошедшему Ахмету:
— Это он, Ахмет, миленький, это же он!
— Что с тобой, не волнуйся.
— На нас смотрят, — с осуждением сказал молодой татарин.
— Он отнял у Андрея портсигар. Вон там, в правом кармане!
— Какой портсигар, объясни.
— Когда они схватили и повели Андрея, он отнял у Андрея портсигар, его надо обратно взять.
— Украл, да? — спросил второй молодой татарин, подойдя к ним.
Ахмет смотрел на нее удивленно, и Лидочка прочла в его взгляде вопрос, можно ли говорить о каком-то портсигаре, когда Андрею грозит смерть.
— Это самая ценная вещь! — чуть не кричала Лидочка, которой казалось, что без портсигара Андрей бессилен, никогда не вернется к ней. — Это подарок Сергея Серафимовича!
— В карман положил? — спросил Ахмет.
— Я видела, в правый карман. Ахмет, миленький, у меня есть деньги, сколько хочешь, я все отдам — пойди купи у него портсигар, объясни, что это память об отце…
— Если подойти, — сказал молодой татарин, — то плохо. Он подумает — какой ценный вещь, сразу не отдаст и еще смеяться будет, он пьяный, он русский, я знаю, какой подлый.
— Иса прав, — сказал Ахмет. — Просить нельзя.
— Не просить — купить!
— Попробуем иначе, — сказал Ахмет и обратился к Исе с вопросом по-татарски, тот пожал плечами и тут же пошел прочь.
— Ну что? — спросила Лидочка.
— Ничего, пойдем на площадь. Ты не бойся. Сделаем.
— Может, я все-таки деньги отдам?
— Лида, ты глупый человек, — недобро улыбнулся Ахмет. — Раньше ты мне другом была. А теперь немного с ума сошла.
— Я так волнуюсь за Андрюшу.
— Ты и раньше волновалась, когда мы в Батуме жили. А что? Разве он не приехал? Ты меня знаешь?.. Иди к трамваю.
Ахмет шел чуть впереди и сбоку, сунув руку в карман пальто.
Молодой татарин, который нес чемодан, медленно топал за Лидочкой, согнувшись от веса чемодана и изображая носильщика.
— Иди к трамваям, — сказал Ахмет, полуобернувшись. — Но не садись, пока я тебе не скажу.
Они вышли на площадь. Как раз перед Лидочкой патруль матросов со смехом и грубыми шутками гнал перед собой стайку цыганских женщин. Мужчины-цыгане осторожно, стаей лисиц за волками, шли сзади. Один трамвай, совсем пустой, зазвенел, покатился через пыльную площадь прочь от вокзала. На его место устало, еле-еле, приехал другой.
— Пошли, — донесся голос Ахмета.
— Пошли, — сказал носильщик.
Откуда-то появилась толпа солдат, они были плохо одеты, папахи и шинели изношены и грязны, некоторые с винтовками, но большей частью безоружны. Завидя трамвай, они побежали к нему. Лидочка смешалась с этой толпой, она совсем не боялась солдат, которым тоже не было до нее дела; солдаты буквально внесли ее в трамвай, открытый, без стекол, — словно дачная веранда на колесах. Носильщик с чемоданом был поблизости — Лидочке была видна его серая фуражка, а Ахмета она увидела, только когда трамвай со звоном и веселым грохотом колес покатил в гору, мимо одноэтажных привокзальных домиков. Ахмет стоял на передней площадке, рядом с ним стоял Иса.
Лидочка еле удержалась, чтобы не закричать:
— Ну что? Что, удалось?
