— Это идеализм, — заметил, внимательно поглядывая на женщину. Понять не мог — кто она, откуда такая?
— Норма.
— А работа обычная, — усмехнулся.
— Хватит подкалывать. Что вы меня этим словом поддеваете? Для нас обычная работа, и я сказала как есть для меня, для вас в нашей работе есть что-то необычное — это ваше дело. Идите, подавайте рапорт и получайте билет на выход, занимайтесь цветоводством или озонированием мегаполисов. Вас никто не держит.
— Не заводись, я не хотел обижать. Просто… Ну да, мне сложно принять обычным, что в принципе необычно. Насколько у нас в мое время работа была сложной, а здесь того хлеще. Там я на курорте отдыхал, такое чувство. Стася, но ведь убить тебя могут.
— И тебя.
— Это другое.
— Нет. Ценность жизни одна, одинаковая для всех. А вот цена прожитых дней и лет у каждого своя. Я знаю, что могу погибнуть в любой момент и знаю за что. И готова, и жалеть не стану, потому что не стыдно за прожитое. Я только здесь ценность каждой минуты поняла, бессмысленность траты нашей жизни на всякие пустяки типа нытья, бед, проблем личных. Ах, у меня кактус засох, а тут соседка криво посмотрела! Такая чушь! Тебя может завтра, а то и через минуту не будет, а ты драгоценные минуты на ерунду тратишь, прожигаешь. А столько можно было успеть, стольким помочь, столько хорошего сделать.
Николай морщился, разглядывая женщину, и видел — она искренне верит в то что говорит, не фальшивит, не повторяет красивые фразы умных дядек и тетек. Она так думает. Это ее кредо. И до боли жаль стало, что вот эта, чистая в своих стремлениях идеалистка, взрослая тетенька и все же наивная девочка встретилась ему так поздно, что и хочется верить ей, а не можется. И неуютно от понимания, что не одна она такая и люди здесь действительно так думают и так живут, а ты черная ворона в белой стае, никак со своей чернотой расстаться не можешь.
И страшно, что вот это создание, толкающее утопические идеи в жизнь может действительно погибнуть. А главное, знает это и ничуть не печалится. Что же она совершила уже, что успокаивает ее, делая настолько сильной в слабости идеализма? Неправой и все же абсолютно правой, привлекающее заманчивой со своей психологией.
Но такая уж она правильная? — ел червячок сомнения и грызла за него совесть, а прагматизм решил посмотреть, что дальше и присмотреться сильней.
— Чай предложишь? — улыбнулся.
— Сам не в состоянии себе налить? — бровь выгнула, лукаво улыбнувшись в ответ.
Чиж согласно кивнул и полез в панель за чашками.
Совсем недавно тяжело на сердце было, а сейчас светло стало, спокойно. Хотел он или не хотел, но слова Стаси в душу запали, прижились и начали прорастать.
— К Яну заходил?
— Да. Он нормально. Обещают через неделю поставить в строй. Медицина у вас фантастическая.
— У нас, — поправила. Чиж подумал и согласился:
— У нас.
Они переглянулись и улыбнулись друг другу — недоразумений и непонимания, словно не бывало.
Глава 6
День прошел, второй. Встреча с ацтеками начала блекнуть и вызывать больше улыбок, чем нервозности при воспоминании. Аким ходил слегка пришибленный и видно все ждал осуждения, но никто не вспомнил инцидент в раздевалке.
Взаимопонимание в команде было удивительным, а дружелюбие вообще в центре, феноменальным. Чиж уже и не представлял себя иначе, чем здесь, со своей командой, а атмосферу иной, чем такой.
Постепенно он перезнакомился со всеми патрульными. Особенно сошелся с Дмитрием Варлеевым из третьей команды и с Володей Сазоновым из первой. Оба оказались восьмерками один из Афгана, другой из времени первой Чеченской. На теме воспоминаний мужчины сошлись, а потом оказалось, что и увлечения у них схожи, взгляды. Мужчины все чаще стали общаться, играть в теннис, иногда в карты по вечерам в комнате то одного, то другого, то просто собираться за чашкой чая поболтать. Это не разделяло Николая со своими, наоборот помогало их понять больше. Новые друзья помня себя на его месте охотно делились информацией, разжевывали, что непонятно, и Чиж уже не чувствовал себя неучем среди мудрецов, не принимал сказанное тогда Стасей за идеализм. Оказывается, многие думали как она, а история, старые, давние времена, к которым можешь самолично прикоснуться и узнать, как там было не понаслышке, привлекали и увлекали всех, кто работал в центре. Складывалось впечатление, что здесь работают одержимые. А некоторые и вовсе рисковые сорви-головы — трассеры.
У Дмитрия была мечта перейти к ним и, он мог часами рассказывать о физике времени, параллелях вселенной и пространственных пересечениях, о незнакомом, будоражащем кровь адреналином ощущении неизвестности, когда заглядываешь туда, где тебя может ждать что угодно. Ты можешь попасть в болото или выйти к пирующему викингу — и в этом самый интерес, самый риск и острие «жизни», как он называл. Мечта же Володи была проще — он хотел побывать в древней Руси, помять хазар и кинуть ответку тевтонским рыцарям, пожать руку Невскому и Донскому.
— А я бы Гитлера грохнул, — тихо сказал Чиж. Мужчины внимательно посмотрели на него и, Сазонов кисло выдал:
— Нельзя. Жизнь выдающихся деятелей истории менять нельзя, они стоят в основании временной ленты, как маячки прогресса.
— Вообще, ничего нельзя оттуда брать. Контрабанда. И туда нельзя, чтобы не мешать чистоте происходящих событий и не повлиять плохо.
— Не поверю, что наши не прихватывают каких-нибудь мелочей на память.
— Экскурсии серьезно досматривают и наказывают строго.
— Ну, и правильно, — заметил Митя. — Представь, что будет, если каждый напишет на основании плиты пирамиды Гиза: здесь был такой и такой, и прихватит камешек со строительства. От фундамента одни воспоминания останутся.
— Все отбирается и передается ученым. Только они могут изымать с санкции какие-то определенные вещи. Или там пробы грунта, растений. Остальным банзай за это. Общественное фи и косяк до конца жизни.
— И только? — удивился Николай.
— Да пойми ты, чудак — человек, здесь не так как у нас, здесь люди сами по себе другие. У них просто в голове не уложиться взять чужое, пронести втихаря. Зачем? Спрашивают. Я Ромку Левшина из трассеров просил, мол, меч там или какое оружие древнее наше пронеси, если занесет. А он мне — ты чего, Дима? Оно же чужое. И зачем тебе? Любоваться? Иди в местный музей времен и любуйся на здоровье, хочешь и потрогай, а просто так брать, чтобы на стену повесить или посмотреть на него, глупо и тупо. Оно, мол, там кому-то пригодиться. Зачем у человека его отнимать? Для тебя это раритет, для него возможность выжить или память. Короче, грузил, наверное, часа два и я одно понял, они ко всему с умом подходят, но вывернутым каким-то.
