— История ваших разбойных нападений на наши берега не та тема, о которой можно говорить столь легкомысленно, — сказал спокойно Улан, но воздухе снова потяжелел.
— Конечно же нет, кирнари. Я лишь хотел объяснить Вам, почему результаты всех моих трудов могут оказаться непредсказуемы. Однако я знаю наверняка, что очистка и выпаривание крови разного происхождения — это то, на чём я собаку съел. Не хочу показаться самонадеянным, но осмелюсь сказать, что вряд ли Вы найдёте алхимика, более сведущего в данном вопросе, чем ваш покорный слуга.
— Я не сомневаюсь в вашем большом опыте, Шарис. Если в результате получится эликсир — на что я очень рассчитываю — я, конечно же, буду рад. Если выйдет что-то иное, Вы, естественно, поделитесь опытом?
— Конечно. И независимо от результата, я не нарушу условий сделки. Любой представитель клана Вирессы, обнаруженный мною на рынках или в домашнем рабстве в Пленимаре, сразу же будет куплен… ах, простите, выкуплен, и возвращён вам.
— А ваши торговые суда будут по-прежнему иметь привилегированный статус в моих портах и в моем фейтасте.
Улан встал и поклонился ему:
— Доброй ночи, мой друг, и удачи.
— Вы заночуете у нас, как обычно, кирнари? Моя жена готовит званый ужин в Вашу честь.
Колебание старого ауренфейе осталось бы незамеченным человеком, менее проницательным, чем Шарис Ихакобин.
— Счёл бы за честь разделить с Вами трапезу, но моим старым костям лучше спится на койке в каюте ауренфейского корабля. Такова плата за возраст, друг мой. Становишься рабом своих маленьких привычек.
— И больших тоже.
Ни для кого не было секретом, что соглашение между Скалой и кирнари Гедре задело не просто торговые и судоходные интересы Вирессы. Прежде всего, оно задело самолюбие. Какую роль во всём этом сыграл Серегил-и-Корит оставалось неясным, но Ихакобин был более чем счастлив извлечь выгоду из их разногласий. Если бы не враждебность Улана к молодому боктерсийцу, Ихакобин, возможно, никогда не получил бы свою награду, которую теперь благополучно хранил в своем глубоком подвале.
Он позволил своему взору обратиться к темной стройной фигуре, скрывавшейся в тени на почтительном расстоянии, и слегка кивнул, как бы говоря, что все хорошо. Ихакобин был богатым человеком, очень могущественным, но и милостивым, когда это было ему удобно. Он мог позволить себе проявить великодушие теперь, особенно к тому, кто дал ему то, чего более всего желало его сердце.
ДВА ДНЯ Алека никто не трогал, однако ему дали понять, что он наказан: стражники приносили ему одну только воду, с ним никто не разговаривал, лишь приносили кувшин и выносили ведро, но зато никто и не оскорблял его. И всё же, можно было не сомневаться, что за ним при этом пристально наблюдают.
В животе ныло и урчало, но он знавал и худшие времена. К концу второго дня у него начала кружиться голова, однако ужаснее всего была скука. Заняться было абсолютно нечем, оставалось пересчитывать кирпичи на полу, да следить за пятном солнечного света, медленно ползущим по стене. Он попробовал добраться до крошечного окошка, но оно оказалось слишком высоко. Соорудив себе ложе из лоскутных одеял, он проводил там часы, прислушиваясь к звукам снаружи и пытаясь представить себе, что же там такое, за стенами его каморки.
Он часто слышал шаги в коридоре за дверью и приглушенные голоса. Слова он разобрать не мог, но было похоже, что разговаривали слуги. Иногда ему слышался и голос Ихакобина, спокойный, очень тихий, но которому всегда отвечали с глубоким почтением.
Через окошко доносились пение птиц и повседневные звуки, сопровождающие жизнь любого дома: звяк ведер, звон топора, крик петуха на рассвете, сопение пробежавшей мимо окна собаки, женские голоса и взрывы детского смеха.
Лишь на вторые сутки с наступлением темноты его тюремщики принесли с собой светильник и стул. Пока они устраивали это напротив стены у двери, Алек оставался в своей постели, не пошевелился он и потом, когда они отошли, уступая место своему господину.
Ихакобин уселся и повернулся к Ахмолу, который принес деревянную миску и кусок черного хлеба. Рот Алека, едва до его носа дошёл нестерпимый запах овсянки и теплого хлеба, тут же наполнился слюной. Однако вместо того, чтобы отдать принесенное Алеку, Ахмол остался за дверью в ожидании приказа хозяина.
— Как твоё сегодняшнее самочувствие, Алек? — спросил Ихакобин, положив ногу на ногу и аккуратно расправив на колене уголок своего темного одеяния.
Запах еды отозвался предательским урчанием в животе Алека.
— Вполне сносно, илбан, — ответил он, почтительно опуская взгляд.
— Хочешь есть?
— Да, илбан.
Отрицать очевидное было бесполезно. Он прекрасно понимал, какую игру с ним ведут, но упорствовать в своей гордости, теряя при этом остатки сил, не входило в его планы.
— Нынче вечером ты более благоразумен, чем раньше. Я рад.
— Голод — хороший учитель, илбан.
Ихакобин кивнул Ахмолу. Слуга поставил перед Алеком еду и вышел, закрыв за собой дверь.
— Прошу, можешь отведать, — сказал Ихакобин так, словно Алек был гостем за его столом. — Я сам уже поужинал у себя наверху.
— Спасибо, илбан, — Алек взял миску и попробовал овсянку. Сваренная на молоке и приправленная медом, она была божественно вкусна! Он буквально заставил себя есть помедленнее, вместо того, чтобы тут же наброситься, жадно глотая и давясь. Съев немного каши, он оторвал кусок хлеба и обмакнул его в миску. Хлеб, только из печи, был ещё теплым.
Он ел в полной тишине, чувствуя внимательный взгляд следящих за ним глаз, и легкую улыбку на губах его господина. У Ихакобина было тонкое умное лицо. Чернильные пятна вновь привлекли внимание Алека: одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что держать в руке перо для него куда привычнее, чем оружие.
Он покончил с овсянкой и отставил миску в сторону.
— Ваша тюрьма получше, чем некоторые гостиницы, в которых мне доводилось бывать, илбан.
— Не надо считать это тюрьмой, Алек. Сюда я обычно сажаю своих новых рабов, особенно столь легковозбудимых, как ты. Нескольких дней мирного отдыха обычно достаточно для того, чтобы помочь им свыкнуться со своим новым положением.
— Я рад, что вы не прихватили сегодня с собой ваш кнут, илбан.
Ихакобин хохотнул:
— Он не так уж и далеко, уверяю тебя. Однако тебе решать, понадобится ли он мне снова. Я не из тех хозяев, кому приятно унижать рабов по поводу и без.
Алек кивнул и откусил ещё хлеба.
— Можешь задавать мне вопросы.
Алек задумался на мгновение, затем спросил:
