Геннадий Гор - Странник и время

27

Я посмотрел сквозь стекло автобуса. Мелькнуло лицо школьника, возвращающегося из школы. Я задержал свой взгляд на этом детском смеющемся лице. В автобус вошла старуха колхозница. И я долго-долго смотрел на нее, на ее худую суровую фигуру, на ее морщинистый рот, на ее огрубевшие от работы пальцы, которыми она неумело держала билет. Я смотрел на все, что было вокруг, с каким-то острым и незнакомым мне чувством. Я еще был здесь, в своем городе, среди своих современников, но уже все начало отдаляться и от этого становилось еще прекраснее. Я вышел из автобуса на углу Невского и Садовой. По тротуару текла толпа. Прохожим не было до меня никакого дела. Никто из них не подозревал, что среди них идет человек, которому суждено оторваться от бегущего мгновения и сделать необыкновенный прыжок через "ничто". Им не было никакого дела до меня. Но каждый из них был нужен мне, бесконечно нужен и дорог. - Люди, остановитесь! Современники мои, - хотелось сказать мне, задержитесь на минутку! Но я этого не сказал. Да и кто бы решился это сказать, будучи на моем месте? Большие, искренние чувства чуждаются громких и красивых фраз. На скамейке в Михайловском саду сидела девушка. Может быть, она кого-нибудь ждала. Во всяком случае, не меня. Я сел рядом с ней. И заговорил. Я предложил ей пойти вместе со мной в кино. - На какую картину? - спросила она. - На любую. На плохую. На хорошую. Мне хочется побыть вместе с вами. Девушка улыбнулась. Это была довольно обычная девушка. И улыбалась она чуточку жеманно. Но в эти минуты она мне казалась остро, необыкновенно прекрасной. - Как вас зовут? - спросил я. - Валя. - А где вы работаете? - Ну вот, целая анкета. Работаю на заводе "Светлана". Есть еще вопросы? - Все, - сказал я - Больше вопросов нет. А теперь просто поговорим. - О чем? - Не знаю. О земле. О вас. О сердце. Об этих кленах. Как здесь хорошо! - Вы что, приезжий? - Нет, здешний. Здесь родился и вырос. - Наверно, куда-нибудь уезжаете? И надолго? - Вы почти угадали. - На целину? - Дальше. - За границу? - Еще дальше. - В космос, что ли, улетаете? Но что-то не похоже. - Почему не похоже? - Вид не тот. Наружность. - Она с любопытством посмотрела на меня. - Да и в очках. Очкарик. Зрение не подходящее. Летчики и космонавты в очках не ходят. А вы очкарик. - Она повторила, видно ей понравилось это слово. Мне оно тоже понравилось, и я тоже повторил: - Очкарик. Это верно. А откуда вы знаете, что очкариков бракуют? - Все это знают. А если очки разобьются? - Это верно. Об этом я и не подумал. Им никак нельзя разбиваться. Хотите мороженого? - А в кино? - В кино как-нибудь в другой раз. Времени у меня в обрез. - Когда же в другой? Вы уезжаете или передумали? - Нет, не передумал. В другой раз уже не придется. Это верно. Мы зашли в погребок на Невском у Садовой, и я заказал две порции мороженого. - Так куда же вы едете, очкарик? Секрет? - Нет, не секрет. Я, собственно, не еду, но это все равно. - Какой-то вы непонятный. И грустный, будто что-то потеряли. Паспорт? Билет? Деньги? - А вам приходилось терять? - Сколько раз. Я посмотрел на девушку. Теперь она казалась мне еще прекраснее. Она что-то рассказывала, но я не слушал и смотрел на нее, не отрываясь. - Что вы так смотрите? Она вся зарделась. - Мне хочется насмотреться. Вот уже несколько дней я занимаюсь только тем, что смотрю на людей, на вещи, на дома, на улицы, чтобы запомнить. - А зачем? - Сам не знаю, для чего. Когда ложишься спать, ведь ничего не запоминаешь, знаешь, что утром проснешься и все будет рядом с тобой - друзья, привычные вещи, весь твой мир. Но этот сон слишком будет продолжительным, не ночь, а несколько сот лет. Девушка с тревогой посмотрела на меня: что с ним, бредит он, что ли? По-видимому, ей было жаль меня. - Вы, случайно, не больной? Давно бюллетените? - Нет, совершенно здоровый. - А почему такое говорите? - А видите ли, я артист. Должен исполнять роль в одном научно-фантастическом фильме. Вот я и приучаю себя к чувствам, которые никому и никогда не довелось испытать. Девушка еще раз посмотрела на меня, но уже без тревоги. Все стало на свое место. Я - артист. Артист и должен вести себя не так, как ведут другие люди. Теперь ей не казалось странным, что я смотрел на нее, словно впервые видел девичье лицо. - И все-таки вы странный, - сказала Валя. - Возможно, - ответил я. - Но странным меня делает роль. Я ведь должен изображать существо, прилетевшее на Землю с другой планеты. Существо это здесь все видит впервые, по-настоящему впервые, словно только что родилось на свет. - Понимаю, - говорит Валя. - Это когда в первый раз я смотрела телевизор. Как кино, только помельче и похуже. Нет, девушка не понимала меня. Она жила на Земле, только на Земле. Мы вышли из погребка. - Мне домой надо, - сказала Валя. - Подруга должна прийти на примерку. Я ей шью платье. - Разве вы портниха? - Нет. Но научилась. Шью неплохо. Она зевнула. Зевнула откровенно. По-видимому, ей стало скучно со мной. - Разрешите мне вас проводить? - Мне на Выборгскую. - Ну что ж. Чем дальше, тем лучше. Хочется побыть с вами. - Странный. Очень странный вы. А мы еще увидимся? - Нет. Не увидимся. - Значит, вы, действительно, куда-то уезжаете? И надолго? Я промолчал. Мы прошли весь Литейный, перешли мост и на улице Лебедева остановились. - Не уходите, - сказал я. - Постойте. - Я не ухожу, - сказала Валя. Минут десять мы стояли рядом. Должно быть, девушка что-то разглядела во мне, то, чего не видела раньше. - Нет, вы не артист. - А кто? - Не знаю. Может, и в самом деле летчик или какой испытатель. - А откуда вы догадались? - Артисты такими не бывают. Я взглянул на наручные часы. Мне нельзя было больше задерживаться. - Прощай, Валя, - сказал я девушке. - Прощай. Я крепко поцеловал ее в губы. Было слышно, как стучало ее сердце. Затем я круто повернулся и быстро пошел от нее. - Очкарик! - тихо произнесла она мне вслед. Я не оглянулся и прибавил шаг. - Очкарик! - звала она, чтобы я вернулся. Я шел быстро-быстро. - Очкарик! И мне казалось, что голос девушки донесся откуда-то издалека, пробившись сквозь бездонное расстояние, уже разделившее нас, разделившее навсегда. Навсегда! Всю выразительную силу этого слова, весь его бесконечно глубокий и трагический смысл мог почувствовать только человек, которому, как мне, удалось бы познать две эпохи и соединить их своей собственной жизнью. - Очкарик! Сколько раз я пробуждался ночью или на рассвете, когда все спали (кроме бессонных роботов), слыша девичий голос, звавший меня. Он звал меня к себе так, словно можно было повернуть какой-нибудь рычаг и вернуться в свой утраченный век. - Оч-ка-ри-ик! Но рычага не существовало. Сколько раз она, наверное, вспоминала меня и искала в уличной толпе, надеясь когда-нибудь встретить. Но я больше не встретился с ней. Ведь время необратимо. И все же девичий голос звал меня сквозь сон, сквозь стены и сквозь столетия, звал настойчиво и протяжно. И в эти тревожные часы я не мог сидеть в гостинице, меня тянуло туда, где много людей. Гостиница со всеми своими техническими новинками была, в сущности, архаическим учреждением. Ею пользовались люди старомодных вкусов. Да и кто на Земле нуждался в гостинице, кроме жителей космических станций и новоселов с Марса и Венеры и других планет солнечной системы? Ведь для всех живших на Земле слово "расстояние" утеряло всякий реальный смысл из-за бешеной скорости передвижения. С новоселами Венеры и Марса, с жителями космических станций, прибывших на Землю по каким-нибудь делам, я встречался в вестибюле или в ресторане, учреждении тоже архаичном и существовавшем скорее ради традиции, чем для удовлетворения насущных и прозаических потребностей. Каждый мог поесть в своем номере, пользуясь услугами автоматов, но людей, проживших по нескольку лет в космосе, в безлюдных вакуумах среди холодных бездонных пространств, тянуло в веселою шумную компанию, где можно послушать музыку, потанцевать, ощущая милую сутолоку и радуясь легким, лишенным заботы минутам. Меня тоже тянуло в ресторан, в суету и шум. Вокруг были люди, но большей частью молодые и сильные, веселые и мужественные. Казалось, они принимали меня за одного из своих, и мне это было приятно. - Надолго? - спросил меня один из этих здоровенных парней. - Как вам сказать... - замялся я. - А когда возвращаетесь? - Туда, откуда я прибыл, нельзя возвратиться. Он рассмеялся, приняв это за шутку. - Ну, ну! Не думаю, чтобы это было абсолютно невозможно. Раз вы попали сюда, значит, найдутся средства доставить вас обратно. Инженеры позаботятся. Знакомьтесь, - он показал взглядом на молодую красивою женщину. - Это моя жена Маргарита Рей. Физик-оптик. Я тоже оптик, но не теоретик, а инженер. А другая моя специальность - пограничник. - Разве границы космоса охраняют? - Да. Но только от дураков и трусов. Пограничник... Разве вы впервые слышите это слово? Я осваивал границы мирового пространства, расширяющиеся границы возможного. Да, я вам забыл сказать, как меня зовут... Вилли Рей. - Он крепко пожал мне руку. И мы сели за столик в углу. По-видимому, ему очень хотелось рассказать о своих приключениях и о своей жизни в космосе, где он провел около десяти лет, обзаведясь там семьей (дети - два мальчика-близнеца - гостят у бабушки в Южной Африке). Я охотно пошел навстречу его желанию и с большим удовольствием слушал его рассказы. Он рассказывал разные истории, смешные и ужасные. И я должен признаться, я верил далеко не всему, что он мне рассказывал. Правда, я еще в юности читал о том, что люди далекого будущего разучатся лгать и будут говорить только одну правду. Но я чуточку сомневался даже и тогда, хотя и понимал, что ложь может быть разной. А он так безобидно преувеличивал, этот инженер-оптик и осваиватель границ необжитого мирового пространства, этот Вилли Рей. По его словам, он прожил в вакууме на искусственном космическом островке около трех лет этаким Робинзоном Крузо, окруженным, правда, роботами и не знавшим ни в чем нужды, кроме желания перекинуться словом не с кибернетическим устройством, а с живым человеком. И вдруг на этом островке, заброшенном в пустоту, в безлюдье, в бесконечность, появилось нечто живое и конкретное. Из пустоты молодой голос сказал ему: "Здорово, Рей. Ну как поживаешь, приятель?" "Где ты? - крикнул Рей. - Я тебя не вижу. Кто ты?" "Кто я? Я - это ты. Рей. Да, я - это ты!" "Ты не можешь быть мною! Эго невозможно! Индивид неповторим! Но почему, так хорошо слыша тебя, я не вижу ни твоего лица, ни твоей фигуры?" "Ты не должен видеть меня, Рей. Еще время не пришло. Но тебе скучно, Вилли, в этой пустоте. И я пришел. Я, то есть ты, ты пришел к себе". "Ты бредишь, брежу я или бредим мы оба?" "Называй Вилли меня, как ты называешь себя. Я был тобой пятнадцать лет назад. Твое тело возобновилось, все твои клетки. Ведь каждый человек химически возобновляется в течение восьмидесяти дней. Но вот теперь произошло преломление пространства и времени, физический эффект, открытый Вайнером. Ты не слышал об этом? Ты не мог о нем слышать. Вайнер открыл его в прошлом году. И известие об этом еще не дошло до тебя. Я - это ты, но ты - не такой, как сейчас, а ты - прежний. Вот почему ты и не должен меня видеть. Хватит с тебя, Вилли, что ты слышишь меня. Узнаешь свой голос? Вилли, а помнишь, как мы с тобой мечтали попасть в космос и создать в пустоте нечто такое, на что могут опереться человеческие чувства? Я знаю, что ты совершил много подвигов, отодвигая неосвоенную границу пространства, что ты спас поселок в районе Сатурна, и спас корабль с детьми, и снискал уважение переселенцев, создавая оптические иллюзии. Но там-то ты загрустил и стал бояться пространства. Не пугайся меня. Я обусловлен строгими физическими законами и опираюсь на эффект Вайнера и на новое представление о времени и пространстве, созданное Казимиром Раевским". "Раевский? Впервые слышу..." "Да, Казимиром Раевским. Новым Эйнштейном. Известие о его открытии еще не дошло до тебя. Но скоро ты о нем узнаешь... Ты о многом узнаешь, Вилли. Три года - не маленький срок. Три года! Да еще двенадцать. Давненько мы расстались с тобой, но я недоволен тобою, Вилли. Ты разучился мечтать, познав и освоив так много..." - Затем он исчез. Впоследствии врачи мне сказали, что я заболел новой, малоизученной болезнью, пространственно-временным синдромом, космическо-психическим недомоганием. В клетках мозга, ведающих памятью, происходит процесс, в результате которого индивид начинает блуждать во времени. Все это так. Синдром. Медики умеют находить названия для наших бед и несчастий, но эффект Вайнера действительно существовал, и новый Эйнштейн - Казимир Раевский выступил со смелой концепцией пространства и времени, меняющей все наши представления об этих двух физических категориях. Известие об этом пришло на мой островок через месяц после того, как исчез мой двойник. Организатором этого вечера (назовем его условно бал-маскарад) был сам Вайнер, физик, открывший знаменитый эффект, подтверждавший новую физическую теорию, созданную Казимиром Раевским. Меня привел на этот вечер инженер Вилли Рей, долго живший на границе исследуемого наукой пространства. - У меня нет ни подходящего костюма, ни маски, - сказал я Рею накануне. - Костюма? Маски? - рассмеялся Рей. - Зачем? Дело этим все равно не ограничилось бы. На пороге этого дома вы оставите свою внешность. Вам выдадут другую, более соответствующую характеру вечера. Шутник! Забавник! Любитель парадоксов, причудливых поступков и слов. Жизнь на границе осваиваемого пространства приучила его мыслить слишком неожиданно и смело. Я принял его слова за очередную шутку. - Да, кстати, - спросил он меня, - вы разобрались в физической концепции Казимира Раевского, поняли суть эффекта Вайнера? - Пытался. Но мои знания физики, математики и математической логики остановились, как часы, которые забыли завести еще триста лет тому назад. Я человек второй половины двадцатого века. Теория относительности. Квантовая механика. Гипотеза Фридмана о расширяющейся вселенной. Попытка Вернера Гейзенберга создать теорию единого поля... Вот на чем остановились мои знания. - Понимаю, - сказал Рей. - Но от попытки Гейзенберга до физической концепции Раевского - Вайнера три века стремительного развития естественных наук. Боюсь, что я не сумею разъяснить вам сущность новой теории. Пока в ней разбираются всего пять или шесть физиков и математиков. - Настолько она сложна? - Наоборот, настолько она проста. И в этом ее недоступность Она требует от человека других принципов мышления. Нужно похоронить старые логические навыки, чтобы понять новую теорию. Новое представление о пространстве и времени почти снимает различие между близким и далеким, в вульгарном смысле этого слова, пространство преломляется, как преломляется луч, опровергаются все прежние представления о плоскости, о кривизне, о внешнем и внутреннем. Эта теория дает человеку ключ к освоению бесконечности. Правда, в этой теории есть и дефекты. Расплывчато сформулирован принцип преломления... Но Большой кибернетический мозг на Луне подтверждает все расчеты Раевского и Вайнера. Сейчас сотни тысяч математиков и физиков переучиваются и пересматривают свои взгляды. Это болезненный процесс. Несколько ученых наотрез отказались, заявив, что логика им дороже истины... Упрямцы, которые не хотят отказаться от рутины. Рей зашел за мной в гостиницу. Он только что проводил жену, улетевшую на Луну в район, где работает Большой кибернетический мозг. Там был создан центр для теоретиков. - Идемте, - торопил он меня, - Мне нельзя запаздывать. Я ведь иду не веселиться, а на работу. Машина быстрого движения доставила нас в город науки возле Томска, где жили и работали два великих физика - Раевский и Вайнер. Войдя в зал, я почувствовал легкое недомогание, сменившееся бодростью. Вилли Рей сказал мне тихо: - Взгляните в зеркало. Я заглянул и не поверил своим глазам. Из зеркала глядел на меня юный бог в костюме эпохи Возрождения и с лицом молодого Леонардо. - Что со мной? - спросил я Рея. - Эффект... - Вайнера? - перебил я. - Нет, мой. Эффект Рея. Оптическое переодевание. В космосе мне не раз приходилось использовать этот эффект, когда возникала нужда в иллюзиях, своего рода театр, не больше. В этом зале стоит устройство, созданное по моему проекту. В основу положены теоретические работы моей жены. Вы думали о Леонардо, когда шли сюда? Не так ли? Ваши мысли стали вашей формой. Вас одели в вашу собственную мечту. - Но почему же не меняетесь вы сами? - Я? Еще чего захотели! Я на работе. И я не из тех, кто целиком полагается на роботов-техников. В космосе однажды они меня здорово подвели. Вилли Рей ушел, оставив меня в зале. Я чувствовал себя все бодрее и бодрее. Невидимый певец запел. Казалось, он пел только для меня, обращаясь ко мне: