– Пойдем со мной, а? Ты в месткоме, он при тебе меня съесть не посмеет.
Батыев стоял спиной к ним в собственной приемной, перед собственной дверью. К двери была привинчена табличка: «С. КАРАСЬ». Батыев старался отколупнуть табличку ногтями, но винты не поддавались.
Карась зашатался от страха. Чья-то злая шутка, такая несвоевременная, могла стоить головы.
Кобчиков поддерживал осевшего Карася. Людмила рыдала. В двери приемной заглядывали другие сотрудники.
– Я вам гарантирую, – промямлил Кобчиков, – что Карась никогда и в мыслях.
Батыев оторвал табличку, метнул ее в окно, потом полез, глядя на Карася оловянными глазами, в карман за платком.
С платком из кармана выпала книжечка. Кобчиков подобрал ее и протянул Батыеву.
– Это еще что?! – прорычал тот, раскрывая ее. Прочел, что там написано, выронил книжечку и упал в обморок.
Кобчиков книжечку подобрал. Она была пенсионной книжкой на имя товарища Батыева.
Пока Карася и Батыева откачивали, Кобчиков прошел в кабинет и позвонил в область. И спросил в орготделе, кто у них в Гусляре начальник? И ему ответили, что начальник уже две недели как Карась, а Батыев на заслуженном отдыхе. О чем Кобчиков и сообщил сослуживцам.
Батыева повели вниз, на отдых, а Карась, собравшись с духом, вошел в кабинет, занял место за большим столом и вдруг воскликнул:
– Здесь все мое!
Остальные проверили: в самом деле, на столе были вещи Карася – папка, блокнот, ручки и даже фотография супруги с детьми.
– Кто помнит, как это случилось? – спросил Кобчиков.
Никто не помнил.
А Карась уже пришел в себя и сказал незнакомым, батыевским голосом:
– Попрошу очистить мой кабинет. Работайте спокойно. Кого надо, вызову. А вы, Людмила Иосифовна, останьтесь.
– Это наваждение… любимый, – сказала Людмила, когда они остались вдвоем.
– Будут тебе духи, – пообещал Карась. – Но не сразу.
Несмотря на то что подобные истории происходили в тот день в разных концах города, во всех домах и учреждениях, порой даже более трагические или куда более забавные, нежели те, о которых рассказано, жизнь продолжалась. Своим чередом.
Когда впоследствии профессор Минц размышлял, почему же город к вечеру смирился с пропавшим месяцем, он понял, что жизнь, за редкими исключениями, течет однообразно и месяц сентябрь во всем схож с октябрем.
Наиболее лукавые чиновники с тех пор в критических ситуациях ссылаются на объективную забывчивость.
Среди гуслярцев была по крайней мере одна персона, которая ни о чем не забыла. Учительница русского языка Алла Степановна по утрам пьет молоко. Так что, когда она пришла в школу и начался урок, первым делом к доске был вызван Максим Удалов. Оказалось, что грамматические правила ему неведомы. Она вызвала в школу Ксению Удалову, и Максим не получил велосипеда на день рождения.
И не огорчился. Он не помнил, что ему был обещан велосипед, а Корнелий Удалов, разумеется, не помнил, что обещал подарить велосипед сыну.
Лето прошло, а сыграть в домино всё не могли собраться. Меняются времена, меняются люди. Раньше, как вечер наступит, со двора слышен гром – мастера долбят по столу костяшками. А теперь кто уехал, кто занят, кто разлюбил эту рыцарскую игру.
В октябре – вечер выдался мягким, теплым, почти летним – старик Ложкин вынес во двор заслуженную коробку, рассыпал по влажной от утреннего дождя столешнице черные костяшки. И стал ждать.
Сначала появился Корнелий Удалов. С женой повздорил. Потом выглянул из своего окошка Саша Грубин, увидел людей, подошел, сел на скамью, смахнув прилипший желтый лист. Последним появился профессор Минц Лев Христофорович.
– Трудный день, – сказал он. – Газеты читал, а еще и работать нужно.
Все согласились, что трудный день.
– И времена трудные, – сказал Ложкин.
– Да, трудные, – подтвердил Минц. – Не успеваешь прессу читать. Центральные газеты, областные газеты, городская пресса.
– Шумим, – проворчал Ложкин. – Шумим.
Старик был в оппозиции. Грустно ему было смотреть на активность молодого поколения.
Удалов размешал костяшки тщательно, как в старые времена. Но никто не спешил забрать свои.
– Тебе бы Батыева вернуть, – сказал Грубин Ложкину. – Чтобы был порядок и спокойствие.
– Молчи, кооператор, – ответил с презрением Ложкин.
Ложкину было противно считать, сколько Грубин заработал за последний месяц, делая мелодичные дверные звонки для жителей Великого Гусляра. Звонки исполняли любую мелодию, а в случае нужды говорили ласковым голосом, что хозяина нет дома. Звонки пользовались спросом. А когда Ложкин сказал, что такой звонок ему не по карману, то Грубин сделал ему в подарок звонок с негромким колокольным перезвоном, в котором угадывался «Марш энтузиастов». Подарок Ложкина возмутил, потому что укрепил в мысли, что Саша Грубин бесстыдно обогатился, раз может позволить себе делать такие подарки.
– При Батыеве, – заметил Ложкин, – мы тоже немалого добились. Переходящих знамен завоевали штук шестьдесят. Мне звание почетного гражданина дали, семь юбилейных значков. Организованно жили. Солидно. А вот я недавно пришел к Белосельскому с жалобой на Гаврилова, а у Белосельского дверь в кабинет раскрыта. Заходи любой. Так можно и без авторитета остаться.
С Ложкиным спорить не стали.
– Ну, начнем? – спросил Удалов.
– Движение вперед, – сказал Минц, не делая попыток забрать костяшки, – вот главный закон природы. Новые люди, новая инициатива. Смотрите, сколько перемен вокруг!
– Что же получается, движение ради движения? – спросил Удалов.
– Любое движение, – ответил Минц, – подразумевает перемены. А нам нужнее всего перемены.
– Да здравствуют перемены! – воскликнул Грубин.
Наступила пауза. Слышно было, как в соседнем дворе заскрипела калитка. Захлопала крыльями ворона, опускаясь на крышу.
– Нет, – сказал Удалов. – Любые перемены – это опасно. Некоторые так думают, что изобрел, отрапортовал, выдвинулся, а какой ценой – не важно. Есть такая тенденция.
– Есть, – сразу согласился Ложкин. – Устал я от этого.
– Значит, ты против прогресса? – спросил Грубин.
– Я за прогресс, но без лишнего изыска. Хотите, историю расскажу?
– Только не выдумывай, – предупредил Грубин.
– Чистая правда, – сказал Удалов.
И он поведал соседям историю, что приключилась с ним на одной планете во время последнего космического путешествия. Название планеты он не запомнил, да и не важно это – сколько их разбросано по просторам Галактики! И на каждой свои проблемы, свои трудности. Имен действующих лиц и их должностей Удалову также узнать не довелось. Поэтому тамошние к-армины он называл городами, а вку-шера Криссловиа именовал просто начальником. Это мы с вами знаем, что вкушер Криссловиа – плакорисс к-армины Пр. А Удалов не знал. Зато он был свидетелем тех событий и излагал их правдиво.
