— Вы заметили, — сказала она, — что ЭТО (она выделила голосом) не любит причинять физический ущерб?
— Осторожнее, — предупредил Виктор.
— Я привыкшая, — Магда наклонилась, пробуя пальцем желто-коричневое пятно синяка на голени. — Да и вы, наверное. Вон вы весь в крови. Тем более, бьет оно не всякий раз…
— Мне ломало нос, — сказал Виктор.
Он тоже сел, расщелкивая те карабины, до которых мог дотянуться.
— Это все равно мелочи, — Магда послюнявила палец и обтерла им выявленную царапину. — Нос, ключица, фаланга. Оно, я думаю, боится нас убить. Оно испугалось тогда, в самый первый раз.
Виктор пожал плечом.
Он стянул бухту шнура и занялся ножными ремнями.
— Мне кажется, это был не испуг.
— А что?
— Например, форсированный контакт. А мы не выдержали.
— Вы сами-то верите в это?
Виктор изобразил лицом нечто неопределенное.
— Какая уже разница?
Магда поправила платье.
— Знаете, когда я шла сюда… Оно четко сказало, что сюда нельзя. Но я пошла.
— Глупо.
Магда посмотрела с вызовом.
— Если мне делают больно, то и я стараюсь, чтобы больно. Если оно наказывает, значит, ему не нравится. Значит, ему не комфортно. И тогда уже кто кого. Кто сдастся.
— Странная логика, — Виктор повернулся спиной. — Отсоедините там.
Марта подползла к нему на коленях.
— Почему странная? Я же дошла. Я была сильнее. Я была упорнее. Накопишь силы, и можно наперекор.
— У меня не получается, — сказал Виктор.
— Ну что вы! Вы такой мужественный, со шрамом. Такой красивый. В сви… ой, он у вас порвался.
— Я знаю. Это внизу, в камнях.
— Значит, тоже пытаетесь, — она звякнула карабином. — Вот, все.
— Честно, — сказал Виктор, принимая петлю шнура, — я уже устал пытаться. Это как методично таранить лбом стену в надежде, что лоб окажется сильней. Только это изначально утопия. Брызг много, а стена как стояла, так и стоит.
Он сбросил жилет.
— Один лоб — да. А два лба? А три?
Виктор взял пальцы Магды в свои.
— А сколько лбов уже разбиты?
— И вы хотите умереть так?
— Милая Магда, — сказал Виктор, разглядывая ее упрямо пожатые губы, сердито сверкающие глаза, ее черные волосы, прядками прилипшие к вискам. Ему захотелось ее поцеловать, но он повторил: — Милая Магда, мы с вами сейчас разговариваем, потому что тварь в наших головах пока не считает нужным нас наказывать. Мы ходим по тоненькому краю, и не важно, будут потом синяки, фаланги, носы или нет. Будет просто больно. Это будет. А еще страшнее, что потом будет провал в памяти, и постель чужого человека, и стыд, и…
Он замолчал.
— Неужели вы трусите? — прошептала Магда. — Вы там, в столице, так и живете — как бы что не случилось? Каждый год — фестиваль? От Первых Домов — к площади?
— Извините, — сказал Виктор.
— Наверное, я зря вас вытянула, — с горечью произнесла Магда, помолчав. — А ведь в кафе вы мне понравились.
Она поднялась. Посмотрела через плечо.
— Знаете, что? Я где-то читала, что слаб не тот, кого бьют, а тот, кто не может… не может…
Она вдруг со стоном согнулась пополам — ее напряженное, с раскрытым ртом лицо оказалось в нескольких сантиметрах от его лица. В темных глазах, в расширившихся от боли зрачках Виктор уловил мелкое, ртутное дрожание.
— Ох-х…
Магда упала, и дрожание кануло вниз. Подтянув руки к животу, женщина скрючилась в эмбриональной позе, задышала, пристанывая.
Виктор отвернулся. Вот и все, чего стоят громкие слова, грустно подумалось ему.
— Эй, — услышал он Магду. — Дай… дайте руку.
— Зачем? — спросил он.
— Чтобы не в оди… ночку. Ну, пож…
Виктор, помедлив, протянул ладонь.
И зажмурился, ожидая, что и его сейчас повалит рядом. Но этого не случилось. Магда тискала его запястье, а он смотрел на Кратов, маленький городок с большим вокзалом, в котором все также, как везде на этой планете, люди дышат, люди стонут, или договариваются с тварью, понимая, что договариваться, собственно, не о чем. О капитуляции разве что. Но имеет ли тварь понятие о капитуляции?
Так прошло пять, десять минут.
Пальцы у Магды были тверже Вериных, грубее. Запястье скоро заныло, захотелось отнять руку. Но Виктор терпел. Ему казалось, что сейчас Магда как будто висит над провалом, и шнур — это он, Виктор Рыцев, глупый следователь, вызванный на безнадежное дело. Конечно, наивная ассоциация.
Они просто висят на разной высоте.
— Вы опять?
Виктор обернулся.
Босой, в длинных красных шортах стоял выше на тропе Василь. Треугольное лицо его жалобно кривилось.
— Вы опять не слушаетесь? — спросил мальчишка высоким, срывающимся голосом и сел на корточки перед съежившейся Магдой. — Вы совсем дураки? Придурки!
Он заплакал.
Пальцы его слепо касались темных Магдиных волос. Слезы прокладывали мокрые дорожки по щекам.
Виктор вздохнул. Странный ребенок. Добрый. Жалостливый. И почему-то постоянно наблюдающий кратер. А в траве сливающийся с травой. Что там говорят ему в его голове?
Эх, было бы, наверное, замечательно убить в себе все лишние мысли, ходить по голосу, спать по голосу, любить по голосу, мы движемся в этом направлении, да-да, движемся. Но, бог мой, как это противно.
Если это цель, то его череп все-таки разлетится о стену.
Виктор посмотрел на Магду и испугался ее застывшего, остекляневшего взгляда.
Мертва?
— Маг… — у него перехватило горло.
Веко у Магды дрогнуло.
— Не мешай, — сказала она чуть слышно. — Так хорошо…
Василь, всхлипывая, примостился к ней, обнял, зашептал:
— Тетенька Магда, вы слушайтесь, слушайтесь, пожалуйста. Он тогда не будет наказывать. Он не любит тех, кто не слушается.
Он гладил ее ладошками, Магда улыбалась чему-то своему. Хватка ее ослабла, и Виктор вытянул свою руку.
— Я пойду уже, — сказал он.
Магда прикрыла глаза.
— Спасибо.
— Я думал…
Виктор произнес внутри себя: "…что меня накажет тоже", потоптался и двинулся вниз, к городу, держась ближе к осыпи — на Провал он смотреть уже не мог.
Небо темнело. Кто-то, уже и не вспомнить, кто, говорил ему, что это не солнце заходит, а облака меняют плотность.
Кратов встретил привычной пустотой. Из пустых окон, из-за углов, с обочин равнодушно смотрела трава. Покачивалась, будто бы слегка удивленно переговариваясь: что за существо? Век таких не видели.
— Я иду к Пустынникову, — сказал Виктор твари. — Ты слышишь?
Широкими шагами он двинулся к вокзалу.
— Я же знаю, — сказал он вслух, — эти трое слиняли не просто так. Это была попытка остановить меня, да? Чтобы я просидел там до ночи или, возможно, до утра. Пустынников (Виктор старательно артикулировал фамилию) правильно сказал, что никто к нему по второму разу не добирается. Это ты не даешь, сторожишь, контролируешь. Еще бы, а вдруг кто заскочит перед отправкой…
