Гусаров быстро понял, что к чему, и скучать лейтенанту Самарину и двум его бойцам не дал. Краснофлотца Харитонова определил в моторное, старшину Кузнецова поставил главным над артиллерийским боезапасом и орудиями: чтобы вовремя почищено все было, смазано, готово к стрельбе. Глядя на это, я предложил командиру определить какие-нибудь обязанности и нам с Вершининым, чтобы мы не чувствовали себя совершенно ненужными и всем мешающими.
– А что вы умеете делать, товарищ капитан? – насмешливо спросил Гусаров.
– Врать не стану, – признался я, – на большее, чем чернорабочий или грузчик, не потяну. Как я понимаю, преподаватель английского языка здесь вам не нужен, правильно?
– И что ж предлагаете делать? Поставить капитана НКВД на кухню, картошку чистить и селедку потрошить? Не положено так. Могу вас сделать членами аварийной партии – пойдете? Во время тревоги прибываете на центральный пост и выполняете команды Глушко.
– Согласен. Сашка… В смысле, товарищ Вершинин тоже, наверное, согласится.
– Ну смотрите… В случае повреждений аварийная партия работает в очень сложных условиях – по колено в холодной солярочной воде, например. И так как вы сможете только подсобные работы выполнять, вами даже рядовой краснофлотец командовать станет.
– Пойдет.
Как мне показалось, после этого разговора Гусаров чуточку сменил свое отношение ко мне, перестал смотреть с откровенной враждебностью и подозрительностью. Наверное, я был на правильном пути, а для полной победы решил сделать еще один хитрый ход.
Дело в том, что во время нашего пребывания в Датч-Харборе почти всем – и командирам, и матросам надарили кучу американских сигарет, а Гусарову почти ничего не досталось. Он ведь с американцами не братался, да и занят был постоянно. Угостить сигаретой его мог бы разве что Смышляков – да только политрук не курил, да и вообще к куреву относился неодобрительно. Остальные командиры на мостике отсутствовали, если там находился Гусаров. Вот и получилось, что капитан продолжал изредка выкуривать какие-то мятые папироски из пачки без опознавательных знаков.
На четвертый день похода я поднялся на мостик немного раньше командира, а когда он выбрался и первым делом осмотрел горизонт в бинокль, ловко оттер сигнальщика Биченева и встал справа от Гусарова.
– Погода меняется, или мне кажется? – спросил я, стараясь выглядеть беззаботным.
– Ясное дело, меняется, – пробурчал Гусаров. – На юг идем. Скоро сороковая параллель, после нее еще теплее станет. Океан, опять же, не зря Тихим называют – он в средних широтах часто спокойный.
Момент был подходящий. Командир опустил бинокль, но не успел полезть в карман за папиросой; у меня же все было наготове. Я сунул ему под нос только что открытую пачку "Честерфилда".
– Закуривайте, товарищ капитан-лейтенант.
Он взглянул мне прямо в глаза: это был критический момент. Сейчас как скажет: кури свои сигареты сам, энкаведешник, а я тебя знать не желаю. Правда, как после этого нам вместе плыть два месяца? Это ж едва ли не прямое объявление войны. Останется или сидеть у себя в каюте, чтобы на глаза не попадаться, или за борт сигать.
Однако Гусаров был человек разумный и понимающий. К тому же, столько времени уже прошло с тех пор, как полковник Андреев, образно говоря, вытирал об него ноги. Быстро почесав указательным пальцем крыло носа, командир ловко вынул из пачки сигарету. Я дал ему прикурить от своей, и предложил:
– Я смотрю, вы все папироски смолите, Дмитрий Федорович… Прямо скажем, хоть американцы капиталисты и мироеды, табак у них гораздо лучше нашего.
– Это как сказать, – прошамкал Гусаров краем губ. – Слабоват он и больно душистый. Наш-то крепче, забористее…
– То есть, вам не нравится? – растерялся я.
– Да почему… Курить можно, – Гусаров отвернулся и мотнул головой. Я все понял! Не мог же он ругать советское при живом энкаведешнике. Может, я ему нарочно сигареты сую, чтобы спровоцировать? Вот ситуация, черт возьми… Нужно было спасать положение.
– Я думаю, все дело в том, товарищ капитан-лейтенант, что у них войны нет на территории страны, да и табачные плантации побогаче. Так любой дурак лучше сигареты сделает. Вот мы фашистов победим, и станем такие сигареты делать – никто на этот "Честерфилд" смотреть не станет! А пока можно и "второй фронт" покурить.
– Ну да, ну да, – кивнул Гусаров. Курил он жадно и быстро. Если торопится – это плохо. Я ведь хотел его на разговор вызвать.
– Так может, "Кэмел" лучше попробуете, или "Лаки Страйк"? Они, кажется, крепче табаком. С собой у меня нет, правда, но я вам могу несколько пачек дать. Мне столько надарили – за жизнь не выкуришь, да еще Вершинин отдавал, какие ему совали.
– Что это значит? – насмешливо спросил Гусаров. – Имею в виду эту вашу щедрость?
– Шаг к примирению, – сказал я начистоту. – Отношения у нас с самого начала не заладились – я считаю это недоразумением. Если мы с вами выполняем одно и то же важное задание, должны как следует взаимодействовать и помогать друг другу.
– Важное задание… Глупость это какая-то! Авантюра, бессмысленная трата времени, вернее, просто бросили лодку на гибель.
Гусаров повернулся ко мне и стал с жаром доказывать:
– Я ведь это все говорю не потому, что боюсь или протестую против решения начальства. Мне обидно, понимаете? Послезавтра мы нырнем, и бросим Комарова, отправимся гулять по тропическим морям и африкам. Черт-те куда плыть, где ни баз, ни союзников – ничего. Сломаемся, или на риф напоремся – пропадем ни за грош. А Комаров через полгода фашистов бить станет, пользу Родине немалую принесет! На Северном флоте девятнадцать лодок только за год войны у немцев сто кораблей и судов потопили. Понимаешь цифру, капитан? СТО! А они потери несут, у них ремонтная база слабая. Им помощь нужна и каждая новая лодка на счету. Вот мы туда не попадем, а война ведь еще не год, и, наверное, не два будет идти. Это значит, десять вражеских кораблей, которые мы бы потопить могли, продолжат плавать и вред нашей стране приносить.
– Тут вы неправы, товарищ Гусаров! – захваченный страстью, с которой говорил командир лодки, я тоже повысил голос и стал размахивать зажатым между пальцами потухшим окурком. – У нас задание гораздо важнее, чем десять фашистских кораблей! Если мы привезем на родину алмазов, за которыми нас послали, это будет гораздо ценнее утопления вражеских посудин. Надо у Вершинина спросить, сколько они стоят. Я думаю, больше, чем пароходы.
– Эка загнул. Ведь их еще привезти надо! Не утонуть самому по дороге туда и обратно…
– А в бою как? Тоже ведь могут враги в первом походе потопить, разве не так?
