class="p1">В дом вбежала мокрая Лашуня. В ее зубах было несколько свежих рыбин, она покорно отдала их мне, а затем улеглась у ног хозяйки.
- Спасибо, что сберег ее, - сказала Яшма.
Я молчал.
Сердце билось так сильно, дыхание сбивалось от напирающих вопросов, которые мучили меня многие месяцы... я уже давно не верил, что снова увижу ее, а вот теперь она сидит тут, как ни в чем не бывало. Как будто не убила двести двадцать человек: двести оранжевых и двадцать черных.
Что твориться у нее в голове?
Я метался, не в силах совладать со своими чувствами. Я не знал, что должен чувствовать к ней. Не знал, как выразить бурю, которая бушевала в моей голове.
- Почему ты здесь? - наконец, выдавил я, грохнув перед ней миску с водорослями и рыбой. - Почему ты здесь!?
Яшма подняла на меня глаза, и в них я прочел одно лишь стальное упрямство.
- Захотела умереть. - произнесла она холодно. - Не вышло.
Убедившись, что я больше ничего не спрошу, она взялась за еду.
Она запихивала водоросли в рот чуть ли не пальцами, видно было, что еда в нее не лезет. Но эта еда нужна была ее телу, чтобы залечить раны, и она ела через силу, едва не давясь.
Поев, она захотела уйти. Просто встала и пошла к выходу, стараясь, чтобы я не видел, как она хромает, как шатается и теряет равновесие из-за безжизненно повисшей руки.
- Я хочу к желтым, - сказала она, когда я окликнул ее.
- Ты не дойдешь до них, посмотри на себя!
Я вскочил из-за стола и преградил ей выход. Идиотка не понимала, как опасно ей было попадаться оранжевым!
- Дойду! - она сжала кулак здоровой руки, прищурила глаза.
Уж не драться ли она собралась?
- Оранжевые порвут тебя на части, и сейчас мой дом - единственное безопасное место! Пока ты со мной, тебе никто не причинит вреда.
- С каких это пор тебя тут слушаются!? Ты же просто... просто тупая почтовая чайка Солнца! - яростно выговорила она. - Хотят меня растерзать, так пускай попробуют! Ты их не остановишь!...
Я выдохнул. Незачем было злиться на нее. Ее чудовищное упрямство никуда не делось... любое ее смятение всегда находило выход в агрессии. В этом была вся она.
- Многое изменилось здесь. Я расскажу тебе, только...
Я подошел к ней вплотную и взял за плечи, чтобы подтолкнуть подальше от выхода, к кровати, но коснувшись ее, я сам замер.
Она действительно была тут. Живая, хотя и искалеченная. Ее кожа, волосы, лицо, - тот образ, который я гнал от себя вся эти месяцы, обратился в человека.
Та Яшма, которая грелась со мной на солнце в последний день нашей встречи, стояла передо мной снова. Тот раз все же не был последним.
Я как будто снова вернулся в тот день, мы будто снова оказались на том пляже, и она все так же злилась на меня... Я почувствовал, как сильно заболели глаза, как стало паршиво в желудке, совсем рядом с сердцем. Возникло и крепло чувство, что ничего не изменилось с тех.
Лицо Яшмы преобразилось, глаза широко распахнулись, раскрылись губы. Я понял, она испытывает то же. Она помнила не меньше, чем я. И скучала не меньше.
Я шагнул ближе, она бросилась мне грудь, и мы вцепились друг в друга, словно утопающие. Я жался к ее голове, зарываясь в волосы, а она обвила мою шею здоровой рукой.
Говорить что-либо стало бессмысленно. Мне уже было не важно, почем она пошла к страже. Мне было все равно, что было с ней эти месяцы. Я знал, что никому не дам ее в обиду, что она должна жить здесь, на Огузке, и я, как и всегда, должен сделать так, чтобы ничто больше ей не угрожало.
Вместе с тем, как во мне крепла уверенность, я чувствовал, будто жизнь снова вливается в мои жилы, а пелена спадает с глаз.
Эти полгода, которые я прожил после землетрясения, обратились в короткий сон, который, наконец, кончился.
Мы сидели на кровати, не отпуская руки друг друга. Я заговорил. Без умолку трепался, рассказывая ей, как у нас все изменилось, а она внимательно слушала, ловя каждое мое слово. Лицо у нее при этом было такое, как будто до сих пор она не видела говорящих людей.
- Ты постарел лет на двадцать, - сказала она, когда мне уже было нечего ей рассказать. - Совсем не узнаю тебя. Только по глазам... Где твои кудри? Где нежная белая кожа? Где голос? Ты был таким красавцем, и так пел...
Я опешил от ее слов.
- Я могу ходить под солнцем почти как ты, - оправдался я. - Это не прошло бы бесследно.
- Лучше уж покрылся бы полосами, зачем было так стареть? - она весело сморщила нос.
Я обиженно пихнул ее в здоровое плечо.
Я ходил на рыбалку, а когда пришел, возле моего дома стояли голубые и оранжевые. Лашуня не пускала их внутрь.
Завидев их, я крикнул, чтобы шли прочь от моего дома.
- Передайте Солнцу и остальным предводителям, что Яшма у меня. Я созываю совет завтра в полдень. Сообщите об этом всем! А сейчас уходите.
- Зачем ты прячешь ее? Разве она не должна быть в лазарете? - ехидно спросил один голубой.
- Ты прячешь преступницу! Это неслыханно! - вторил оранжевый.
- С вопросами подойдешь к своему предводителю после завтрашнего совета! - отрезал я. - А теперь убирайтесь от моего дома! Вы не имеете права вламываться сюда толпой!
Люди недовольно переглянулись, но все же ушли.
Я вздохнул с облегчением.
Не хотелось бы подвергать Яшму лишней опасности, пока она не поправится. Я приготовил для нас рыбу, затем обработал раны Яшмы. Все это время она молчала, а потом легла спать. Я тоже лег в гамак, но уснуть не мог.
Со мной творилось что-то ужасное! Словно заведенный, я шагал по комнате, затем принялся кружить вокруг Яшмы, сетуя на тяжелые раны и на то, как мало у меня ткани на перевязки... Мне хотелось бы обернуть ее лучшими перинами с остова, дать лучшие лекарства и кормить бульоном из молоденьких цыплят, а не держать здесь, в опасности, на тощей грязной койке.
Она поежилась во сне, попробовала укутаться водорослевым плащом, но разве он мог дать ей хоть какое-то тепло?
Я не выдержал и
