– Сильвестр всегда был очень благовоспитанным котенком, – обвиняющим тоном сказала Кэрол. – Возможно, он любит поесть, но он джентльмен.
– Понимаю! В моем дурном обществе…
Кэрол окончательно обогнула вазу и села рядом с ним.
– Вы собираетесь ответить на мой вопрос?
Он покачал головой.
– Трудно. Все было как-то запутано.
– По-моему, я никогда не встречала человека, который так умеет вывести собеседника из себя, как вы. И вообще это непорядочно.
– Кстати, – сказал он, – вы ведь видели эту картину?
– Конечно! Она же – гвоздь вечера. Вместе с этим забавным колесником.
– А ничего странного вы не заметили?
– Странного?
– Да. На картине.
– По-моему, нет.
– На одном из холмов нарисован крохотный кубик. Черный, на самой его вершине. Он похож на Артефакт.
– Я не обратила внимания… Я особенно ее не разглядывала.
– Но гномов-то вы разглядели?
– Да. Во всяком случае, кого-то на них похожего.
– А существа на переднем плане? Они ведь совсем другие.
– Другие? По сравнению с кем?
– С теми, каких обычно писал Ламберт.
– Вот не знала, – заметила Кэрол, – что вы специалист по Ламберту.
– А я и не специалист. Просто сегодня утром, когда я узнал про этот званый вечер и про картину, которой обзавелась Нэнси, я пошел в библиотеку и взял альбом с репродукциями.
– Но даже если они и другие, так что? – спросила Кэрол. – Художник же имеет право писать все, что ему вздумается.
– Совершенно верно. Но речь не об этом. Ведь на картине изображена Земля. То есть если это действительно Артефакт, в чем я не сомневаюсь, значит, на ней должна быть изображена Земля. Но не наша Земля, не та, которую мы знаем, а Земля, какой она была в юрский период.
– По-вашему, на других его картинах изображена не Земля? Но этого не может быть! Ламберт жил в эпоху, когда ничего другого художник писать не мог. Ведь в космос еще никто не летал – то есть в глубокий космос, а не только на Луну и на Марс.
– Нет, в космос летали, – возразил Максвелл. – На крыльях фантазии. Тогда существовали и путешествия в космосе, и путешествия во времени – силой воображения. Ни один художник никогда не был ограничен железными рамками «сейчас» и «здесь». Все так и считали, что Ламберт пишет страну Фантазию. Но теперь я начинаю задумываться, а не писал ли он реальные ландшафты и реальных существ – просто то, где он бывал и что видел.
– Но если вы правы, – возразила Кэрол, – то как он туда попадал? Конечно, Артефакт на его картине объяснить трудно, однако…
– Нет, я имел в виду то, о чем постоянно твердит Оп, – сказал Максвелл. – Он принес из своих неандертальских дней воспоминание о гоблинах, троллях и прочих обитателях холмов. Но он говорил, что были и какие-то «другие». И они были несравненно хуже: злокозненные, безжалостные, и неандертальцы смертельно боялись их.
– И вы думаете, что на картине есть и они? Те, кого вспоминал Оп?
– Да, мне пришло в голову как раз это, – признался Максвелл. Может быть, Нэнси не будет возражать, если я завтра приведу Опа взглянуть на картину.
– Наверное, не будет, – сказала Кэрол. – Но это и не обязательно. Я сфотографировала картину.
– Как же…
– Конечно, я знаю, что так делать не полагается. Но я попросила разрешения у Нэнси, и она сказала, что ничего не имеет против. А что другое она могла бы ответить? И я снимала картину не для того, чтобы продавать снимки, а только для собственного удовольствия. Ну, как плату за то, что я привела Сильвестра, чтобы ее гости могли на него посмотреть. Нэнси хорошо разбирается в подобных тонкостях, и у нее не хватило духа сказать мне «нет». Если вы хотите, чтобы я показала снимки Опу…
– Вы говорите серьезно?
– Конечно. И пожалуйста, не осуждайте меня за то, что я сфотографировала картину. Надо же сводить счеты!
– Счеты? С Нэнси?
– Ну, не специально с ней, но со всеми теми, кто приглашает меня на званые вечера. Со всеми ими без исключения. Ведь их интересую вовсе не я. На самом-то деле они приглашают Сильвестра. Словно он ученый медведь или фокусник! Ну, и чтобы заполучить его, они вынуждены приглашать меня. Я знаю, почему они меня приглашают, и они знают, что я знаю, но все равно приглашают!
– По-моему, я понимаю, – сочувственно сказал Максвелл.
– А по-моему, они просто расписываются в снобизме и чванстве.
– Вполне согласен.
– Если мы намерены показать снимки Опу, – сказала Кэрол, – нам, пожалуй, пора идти. Все равно веселье засыхает на корню. Так вы решительно не хотите рассказать мне, что у вас произошло с колесником?
– Потом, – уклончиво сказал он. – Не сейчас. Возможно, позже.
Они вышли из-за вазы и пошли через зал к дверям, лавируя между поредевшими группами гостей.
– Надо бы разыскать Нэнси, – заметила Кэрол, – и попрощаться с ней.
– Как-нибудь в другой раз, – ответил Максвелл. – Мы напишем или позвоним ей. Объясним, что не сумели ее найти, поблагодарим за удивительно приятный вечер, скажем, что было необыкновенно интересно, что ее приемов мы никогда не пропускаем, что картина нам необыкновенно понравилась и что она поистине гениальна, раз сумела ее приобрести…
– Вам не следует паясничать, – посоветовала Кэрол. – Вы утрируете, и у вас ничего не получается.
– Я тоже так думаю, – признался Максвелл, – но продолжаю пробовать – а вдруг?
Они закрыли за собой парадную дверь и начали спускаться по широким полукруглым ступеням, которые заканчивались у самого шоссе.
– Профессор Максвелл! – крикнул кто-то. Максвелл оглянулся. К ним по лестнице сбегал Черчилл.
– Можно вас на минутку, Максвелл? – сказал он.
– Да. Так что же вам нужно, Черчилл?
– Поговорить с вами. И наедине, с разрешения вашей дамы.
– Я подожду вас у шоссе, – сказала Кэрол Максвеллу.
– Не нужно, – возразил Максвелл. – Я разделаюсь с ним в два счета.
– Нет, – твердо сказала Кэрол. – Я подожду. Не надо бурных эмоций.
Максвелл остановился, и Черчилл, слегка запыхавшись, ухватил его за локоть.
– Я весь вечер искал случая подойти к вам. Но вы ни на минуту не оставались в одиночестве.
– Что вам нужно? – резко спросил Максвелл.
– Колесник! – сказал Черчилл. – Пожалуйста, забудьте о вашей с ним беседе. Он не знает наших обычаев. Я не знал о его намерениях. Более того, я его прямо предупреждал…
– То есть вы знали, что колесник устроил на меня засаду?
– Я отговаривал его! – возмущенно заявил Черчилл. – Я прямо сказал, чтобы он оставил вас в покое! Мне очень жаль, профессор Максвелл! Поверьте, я сделал все, что было в моих силах!
Максвелл вцепился правой рукой в рубашку Черчилла, собрал ее в комок и подтянул юриста к себе.
