Так мы узнали, что на острове есть существо могущественнее пирата — мамочка. И вскоре в этом убедились, отведав нежнейшей ухи и драгоценных, как во всяком приморском рыбном городе, бифштексов. Потом мы подержались за талии фарфоровых фей, подносящих к нашим ртам блюдечки с обжигающей влагой, и поняли, что пират не шутит: в наш век легких напитков такой силы нектар могла достать только запасливая хозяйка — мамочка.
А он шутил. Он все время шутил, подсмеивался над нами и с наслаждением пил кефир. Он знал, что он очень важный адмирал, а мы этого не знали. Мы увидели вдруг на его голове черную фуражку с килограммовым золотым крабом и почтительно замолчали. Сияя, адмирал сел в мобиль и покатил командовать своими кораблями, кранами, ящиками с сардинами, ящиками с маслинами, бочками с селедками и прочим, прочим. Он сказал нам на прощание:
— Мамочка все умеет.
Жена адмирала действительно все умела: она дала нам кастрюли, ложки, тарелки, вилки и теплые одеяла. А без этих вещей вряд ли возможен был дальнейший рассказ, что может подтвердить кот Рич, провожавший нас до калитки. Этот Рич, тоже очень важная в доме персона, умел вставать на задние лапы и отдавать честь. Не адмиралу, нет — мамочке.
Дом стоит над морем и называется «Морская метеостанция». Ночью под обрывом взрываются волны, утром меж берез голубеет само спокойствие. В комнате у Карички цветы и тишина: за ее стеной работают молчаливые автоматы. А за моей стеной то и дело бубнит механический равнодушный голос: «Температура… влажность… баллы…».
Я в курсе настоящей и будущей погоды. Кастрюля кочует из комнаты в комнату: готовим по очереди. На рассвете я ловлю в озере рыбу, поеживаясь от сырого тумана и согреваясь песенкой: «А у нас на три градуса теплее, чем у вас». Песни сочиняем тоже по очереди: каждый день новую. Мои, конечно, самые бредовые.
Каричка очень красиво гребет. Руки в запястье тонкие, а сильные, держат весла цепко. Нагибается — волосы вниз, лицо вниз… Раз — струной вытягиваются ноги. И снова волосы — ноги, волосы — ноги. Золото волос, золото загара.
Солнце отскакивает от воды, и светлые блики играют на прибрежных кустах. В зеленых затонах кто-то громко чавкает, словно целуется тысяча русалок. Осторожно раздвигаем руками кувшинки и видим: здоровенные лещи хватают ртом мохнатую траву и сосут с аппетитом, причмокивая. И еще пищит что-то в черной глубине… От этих младенцев ростом с полено у настоящего рыбака, например, у Акселя, зашлось бы сердце.
— Правь к берегу, — командует Каричка. — Видишь яблоню? Эх, левее!… Ну, ты, неандерталец, в состоянии залезть на дерево? Тогда угощай!
Яблоки кислые, но мы старательно жуем. А петух тем временем склевал на берегу нашу картошку (ты гневалась), и меня ужалила в макушку пчела (ты веселилась), и кто-то орал в кустах песню (ты сказала: «Вот это по-нашему»), а потом ты потянула носом и, как пчела, устремилась вперед и принесла бидон меда.
Оказалось, каждый вечер солнце садится в море. С нашего обрыва видна страна Красногория. Ее нельзя описать, она каждый вечер разная. Мы знаем только, что она торжественная и радостная, как флаг. На лице Карички отсвет Красногории; очень жалко, что солнце так скоро тонет.
А до этого мы успеваем нарвать в зарослях шиповника. Ступаем среди колючек, высоко поднимая ноги. Попадает в нашу охапку и простая трава, и репей, и горько-сладкая полынь — все, что цветет и пахнет.
Теперь подойдем к обрыву и спустимся по ступенькам. Внизу трех не хватает. Каричка, давай руку. Или лучше держись за мою шею. Никого нет, даже мальков из детского сада, которые радостно кричат нам: «Дядя, тетя, смотрите: я голый!». Вот наш камень — садись. Теперь шагом марш по песку! Теперь бегом. Теперь пузом на горяченькое, а я еще буду кидать и ловить булыжники. Читай и не обращай внимания на треск вертолета и пристальный глаз маяка — они служат свою службу…
Каричка сидит на большом камне спиной ко мне, вытягивает шею, стараясь заглянуть за горизонт. Что там? Может, там плавают сардины и шпроты не в банках и ящиках, а на воле, шевеля плавниками и убегая от коварных сетей. Может, старые негритянки ткут мягкие ковры, настоящие, не синтетические, нежнейшей красоты ковры. Может быть, на настоящей реке Лимпопо скрывается последний из рода Бармалеев. Не знаю…
Я знаю только, что из янтарных волн вышел на пляж веселый матрос. Он был немножко сумасшедший, потому что ему в тот день все на свете нравилось. Он нырял под волну, фыркал и отдувался, как тюлень; с удовольствием спугнул завизжавшую толстуху, которую муж целый час молил вылезти на берег; походил по песку на руках, кувырнулся и увидел белый зонтик. Зонтик загораживал От солнца чью-то спину. А поскольку зонтик был водружен на матросских штанах, то моряку ничего не оставалось, как заглянуть за зонтик. Он увидел нахмуренные брови под ровной челкой и книгу в руках.
— Кто эта девушка? — спрашивает у меня Каричка.
— По-моему, студентка. Да, с театрального факультета. И еще оператор счетно-информационной машины. На отдыхе. Каникулы и заслуженный отпуск.
— Предположим, — соглашается Каричка и ждет дальнейшего рассказа.
Студентке очень нравится город с редким именем Тишина. Здесь нет космодрома, оркестров и автоматической столовой. Только детсадовские мальки шокируют студентку, когда восторженно сообщают: «Тетя, а мы без штанов!».
Она читает что-то про Африку, а корабль матроса как, раз вернулся из тех вод. И матрос заводит разговор о сардинах — как они шевелят в глубине плавниками. Девушка слушает, все еще сдвинув брови.
Он — про жару, про акул, про шторм и вахту. Она слушает. Он — про рацпредложение команды, решившей увеличить длину трала, про удачный лов, про почетные грамоты. И вежливые кивки — в ответ.
— А что потом?
— А потом героическое.
— Героическое?
— Ну конечно…
Матрос предлагает девушке уехать с ним, чтоб увидеть шторм, и акул, и подводные камни — они гораздо красивее, чем в книге. А она опять молчит. Тогда он хочет показать ей, как плавают дельфины. Еще он попробует найти лежащую на дне камбалу и принесет с дальнего камня водоросли, и нырнет за обломком янтаря.
— Не слишком ли много? — спрашивает Каричка.
— Можно ограничиться водорослями, — соглашаюсь я. Одно ясно нам обоим: белый зонт пока забыт, он валяется на песке.
Матрос уплыл к дальнему камню. Он плыл долго, хотя и изо всех сил, и вернулся с зеленой гирляндой на шее. Еще издали ищет он взглядом белый зонтик. Зонт лежит на песке, а девушки нет. Он ходит с водорослями по берегу — километр туда, километр обратно, и ему хочется швырнуть ногой зонт, но он этого не делает. Ложится на остывший песок и ждет.
