Голос в трубке уже испуган:
— А что случилось?
— Делайте, что вам говорят. Потом объясню. Трубку не вешайте. Жду.
Стон не возвращался к телефону долго, минут пять или десять. Я жду. И наконец слышу встревоженное и недоуменное:
— Ничего не понимаю…
— Поймёте. Камни потускнели?
— Совершенно. Как бутылочное стекло.
— И в темноте уже не горят?
— Ни искорки.
— Лопнули ваши миллионы, Стон.
Тяжёлое дыхание в трубке и робкий, умоляющий голос:
— Может, вы объясните мне, что случилось?
Я объясняю. Говорю об исследованиях Вернера. О том, что это вообще не алмазы, и не бриллианты, и даже не камни вообще, а живые организмы, элементы своеобразной кристаллоорганики. Сравниваю их, чтобы ему легче было понять, с коралловыми полипами, создающими атоллы и целые острова. Поясняю, что алмазный кокон, где мы побывали, и есть что-то вроде такого острова, созданного классом особых кристаллических существ. О разуме я молчу: всё равно не поймёт да и понимать ему незачем.
— Кто вам разрешил эти исследования?
— Я и не спрашивал ни у кого разрешения. Просто ещё в коконе заподозрил, что они живые.
— Сколько камней вы дали этому профессору?
— Три или четыре, не больше.
В трубке уже ничем не сдерживаемый гневный настрой:
— К моим камням никто не прикасался. Никто. Так почему же они потускнели?
— Потому что потускнели все камни, — терпеливо поясняю я, — все, какие были вынесены с россыпи и где бы они ни находились сейчас — у вас или у ваших компаньонов, в магазинах или у покупателей. Словом, все. Вам понятно? Все.
— Не понятно.
— Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, — опять терпеливо разжёвываю я, — жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, — в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниёт и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.
— Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже ещё живут?
— Не думаю.
Мысль Стона делает неожиданный скачок:
— Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.
— Не выйдет, — говорю я спокойно.
— Почему?
— Сезам захлопнулся.
— Какой Сезам?
— Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.
— Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.
— Теперь уже не откроется.
— Вы так уверены?
— Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.
— Из земли?
— Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
— Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придётся выступить в суде.
— В каком суде? — не понял я.
— Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
— Я скажу правду.
— Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
— А ваша?
— Я ещё не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных структурах, отчёты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придётся. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки — вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.
В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
— Физик?
— Я, — подтвердил я, уже зная, кто говорит.
— Ты напугал Стона, а Стон — тебя. Но, в общем, не три глаз — слёзы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
— Я же говорил, что они живые.
— Профессор доказал?
— Конечно.
— А что конкретно?
— Не поймёшь.
— Ну всё-таки.
— Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
— В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
— Где?
— На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
— Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
— Но способствовали.
— Чем?
— Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
— Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
— Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда ещё далеко.
Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своём походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слёзы. Как это я мог забыть о ней, пойти без неё, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем всё это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, — безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я всё это выслушал и сказал устало:
— Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
— Кто?
— Разум.
— Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
— Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
— Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
— Закрыла калитку.
— Как закрыла? Совсем?
— Совсем. Столб скручен, как верёвка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я ещё не сказал всего.
