— А что, если они не будут пытаться войти с тобой в контакт? — спросил Билдун.
— Тогда мы должны будем саботировать их, — сказал Маккай.
Вернувшись в бичбол, Маккай решил, что это не такой уж загадочный дом, как некоторые, которые он видел. Было жарко, да, но этого требовали необходимые специфические условия для жизни его владельца. Сенсы существовали в местах и с более жарким климатом. Гигантская чаша, где можно было отметить отсутствие Калебанца, — ну, хорошо — ее можно, положим, приравнять с диваном. Ручки на стенах, катушки, освещение и всякая всячина — все это было почти привычным по внешнему виду, хотя Маккай искренне сомневался, что понимает их назначение. Автоматизированные дома Бридавай, например, имели более незнакомые приборы контроля.
Потолок был здесь немного низким, но он мог бы встать, не сутулясь. Пурпурный мрак был не более странным, чем разнообразное свечение Говачинов, где большинство сенсов из других миров должны были надевать защитные очки, когда приходили к друзьям в гости. Покрытие на полу бичбола не похоже было на привычный живой организм, но было мягким. На данный момент от него пахло пироцинном, стандартным моющим дезинфецирующими средством, и в такой жаре запах был малоприятным.
Маккай потряс головой. Звук похожий на жужжание мухи от контакта Тапризиота через каждые две секунды действовал на нервы, но он чувствовал, что может справиться с раздражением.
— Ваш друг достиг окончательно разъединения, — сказал Калебанец. — Его субстанцию убрали.
«Под субстанцией читайте тело и кровь,» — перевел Маккай. Он надеялся, что перевод достиг некоторой степени точности, но он предупреждал себя, чтобы чрезмерно не обольщаться этим.
«Если бы у нас здесь был хоть небольшой поток воздуха, — думал Маккай. — Просто легкий бриз.»
Он вытер со лба пот, выпил одну из кружек воды, которыми заблаговременно запасся.
— Вы все еще там, Фанни Мэ? — спросил он.
— Вы наблюдаете мое присутствие?
— Почти.
— Это наша общая проблема — видеть друг друга, — сказал Калебанец.
— Вы уже увереннее употребляете время глагола, я заметил это, — сказал Маккай.
— У меня уже с ними меньше трудностей, да?
— Надеюсь.
— Я отдаю глаголу центральное место, — сказал Калебанец.
— Я не думаю, что мне стоит это объяснять, — сказал Маккай.
— Очень хорошо, соглашаюсь.
— Я бы хотел еще раз попытаться понять, как распределяются по времени порки? — сказал Маккай.
— Когда фигуры достигают должной пропорции, — сказал Калебанец.
— Вы уже говорили это. Какие фигуры?
— Уже? — спросил Калебанец. — Это означает раньше?
— Раньше, — сказал Маккай. — Правильно. Вы говорили раньше о фигурах.
— Раньше, перед и уже, — сказал Калебанец. — Да, времена различного сопряжения, путем линейного изменения пересекающихся соединительных тканей.
«Время для Калебанца — это положение на линии, — напомнил себе Маккай, вспомнив попытку объяснения Тулука. Я должен искать тонко отточенные различия, это все, что это создание видит.»
— Какие фигуры? — повторил Маккай.
— Фигуры, определяемые линиями длительности, — сказал Калебанец. — Я вижу много линий длительности. Странно, но вы несете визуальное ощущение только одной линии. Очень странно. Другие объясняют это своему я, но понимание не наступает… чрезвычайное суждение. Свое я обожает молекулярную акселерацию, но… обмен поддерживания приводит в замешательство.
«Приводит в замешательство!» — думал Маккай.
— Что такое молекулярная акселерация? — спросил он.
— Учителя определят молекулу как мельчайшую физическую частицу элементарного или составного. Правильно?
— Правильно.
— Это несет трудность понимания, если не приписывается своим «я» к перцептивной разнице между нашими видами. Скажем вместо этого, что молекула, вероятно, самая маленькая физическая частица, которую видят виды. Правильно?
«Какая разница? — думал Маккай. — Все это чушь. Как они выходят на молекулу и акселерацию из должной пропорции фигур, не имеющих дефиниции?»
— Почему акселерация? — продолжал настаивать он.
— Акселерация всегда встречается вдоль линий конвергенции, которые мы используем, когда говорим друг с другом.
«Ох, черт возьми!» — подумал Маккай. Он поднял кувшин с водой, отпил и захлебнулся, когда глотал. Он наклонился вперед, чтобы отдышаться. Когда он справился с этим, он сказал:
— Жара здесь! Молекулярное ускорение!
— Разве эти концепции не перемешиваются? — спросил Калебанец.
— Не обращайте на это внимание! — выдавил из себя Маккай, все еще сплевывая воду. — Когда вы говорите со мной… это то, что ускоряет молекулы?
— Ваше я полагает это правильное условие.
Маккай осторожно поставил кувшин с водой, закрыл его крышкой. Он начал смеяться.
— Не понимаю эти термины, — протестовал Калебанец.
Маккай покачал головой. Слова Калебанца все еще воспринимались им в беззвучном качестве, но он заметил определенные ворчливые нотки… сверхноты. Акценты? Он отбросил их в сторону. Хотя, в этом что-то было.
— Не понимаю, — продолжал настаивать Калебанец.
Это показалось Маккаю еще смешнее.
— О-о, боже мой, — выдохнул он, когда восстановил дыхание, — восточная мудрость остается верной во все времена, хотя никто не знает ее истинного смысла. О, боже мой. Разговор — это просто горячий воздух.
Он снова затрясся от смеха.
Наконец он лег на спину и глубоко вдохнул. Немного погодя он сел, сделал еще глоток воды, закрыл кувшин.
— Учите, — скомандовал Калебанец. — Объясните эти необычные термины.
— Термины? О-о… конечно. Смех. Это наш обычный ответ на нефатальное удивление. Никакого другого значимого коммуникативного содержания.
— Смех, — сказал Калебанец. — Другие узловые встречи с термином встречаются.
— Другие узловые… — Маккай не закончил мысль. — Вы хотите сказать, что слышали это слово раньше?
— Раньше. Да. Я… сама… Я пыталась понять термин «смех». Мы исследуем значение сейчас?
— Давайте не будем, — запротестовал Маккай.
— Отрицательный ответ? — спросил Калебанец.
— Правильно — отрицательный. Мне гораздо более любопытно узнать, что вы говорили о… обмене поддерживания. Так вы сказали, не правда ли? Обмен поддержания ставит в тупик?
— Я пытаюсь определить позицию для ваших странных одиночных дорожек, — сказал Калебанец.
— Одиночных дорожек, так вот как вы думаете о нас, а? — спросил Маккай. И вдруг почувствовал себя маленьким и ненужным.
