Троица остановилась и удивленно уставилась на демонов.
Они боятся нас! Они же боятся нас!
Долго так продолжаться не могло. Страх вскорости перейдет в раздражение, раздражение — в гнев и отчаяние. Они и сами не знали, что им делать дальше, и просто стояли перед Кинтара, не пытаясь бежать. Единственное, на что они могли надеяться, это что единый разум тех, кого они представляли, — все Собрание Миколя, весь банк данных, который представляла собой столица Биржи, вся сеть могучих сознаний Ангелов, — направит их действия.
— Здесь же только трое жалких терран! Чего нам бояться?
Они вытянули правые руки и указали на землю. Из земли хлынул ослепительно белый свет, и стало светло как днем.
Обжигающий луч белой энергии, прямой и четкий, как лазер, развернувшись веером, начертил вокруг троицы круг, а затем начертил внутри сложную геометрическую фигуру. Увидев ее, Кинтара невольно попятились — такой ужас и отвращение вызывала она у них.
Трое заговорили единым голосом, который был сильнее и мощнее, нежели их собственные, взятые поодиночке. Голос, одновременно древний и юный, мужской и женский, спокойный и уверенный, говорил на языке, непонятном для самих говорящих — но не для слушателей.
— Да будут Кинтара вновь погружены в вечный не-сон, запечатаны меж Вселенных, в наказание за свой мятеж! Ваши пути ведут вас лишь в ваши же тюрьмы, из коих вы преждевременно вырвались. Посмеет ли кто из вас противостоять нам, дабы обрести заточение не в янтаре, но в огне или бездне? Люди принуждены носить вас в себе; но они не нуждаются в этом. Мы — люди, и от имени людей мы изгоняем вас прочь!
Земля задрожала, как от сильного землетрясения; идол и каменный алтарь, покосившись, съехали с основания. В городе поднялась паника; здания исчезали сами по себе, а все, что было в них, валилось на покрытые тьмой улицы.
И наступила тьма, тьма чернее ночи. Вокруг троих, заключенных в их сверкающей печати, образовалась область, непостижимая рассудком; чернота, которая есть ничто, обретающая смысл лишь в том мире, который породил ее. Окружающий мир исчез для них, и они вдруг начали падать, падать в это небытие, как в громадный, глубокий колодец, освещаемый лишь древней печатью, неспособной рассеять тьму великой бездны. Все ниже и ниже падали они, в пустоту, что не имеет конца.
Наконец внизу все же показалось нечто: концентрические кольца — черные, коричневые, серые — заплясали вокруг, завертели их в своем круговороте, закрутили и потащили вниз, к центру…
Они пролетели сквозь слои ярких, четких, совершенных цветов, образующих вокруг радужный спектр; а они все падали, падали…
Они старались не упасть со своей платформы; Ган Ро Чин, стоявший в центре, крепко держал обеих женщин за руки.
Бесконечно падая в ничто, они вдруг поняли, что где-то рядом возникает нечто новое, нечто бесформенное, нечто вне понимания даже Высших Рас.
«Он идет», — пришла мысль, но и только…
Серебряные, зеленые, фиолетовые спирали, как паучьи нити, вырвались изнутри его существа, хотя он был все так же недоступен взгляду — тьма тьмы, существо иного космоса, законы которого оставались для них непостижимы. Странные, одуряющие, неприятные запахи окутали их, хотя на них по-прежнему были скафандры. Огромные, невероятно совершенной формы шары грозно замелькали вокруг, ударяясь друг о друга и пролетая порой совсем рядом с ними.
Некоторые его законы…
АЛЫЙ — ярость против того, что они сделают с людьми, если останутся на свободе. ЖЕЛТЫЙ — вера, поддерживающая тех, кто восстанет против них. СИНИЙ — знание, как с ними сражаться.
Но…
Цвета — алый, синий и желто-золотой — изошли из троицы, охватили их, придали им энергии, преобразили их во всех смыслах.
Могучие крылья силы выросли и расправились у них за плечами, поддерживая и помогая спускаться. Теперь — прочь с Печати; под нее, за нее, чтобы использовать ее как щит и как оружие. Нажать на нее единой силой мысли, заставляя отступить того, кто стоит перед ними. Создать непроницаемую, безжалостную стену и двигать ее, уже непоколебимую, вперед. Человек совершенный, объединенный, могучий, гармоничный, высший!
Черный холод чистой Воли, не укрепленной ни жалостью и ни сочувствием, не затронутой ни нравственностью, ни любовью или даже ненавистью, ни красотой, ни уродством, двинулся им навстречу. Это была прочная стена гладкой, блестящей черноты, соединяющей в себе все цвета совершенно равным образом, и тем самым отрицающей их все. Ужасная, механическая тьма, — Ум без Чувства, — необъятная, цельная, и невероятно одинокая.
Понимая, что ему придется отражать атаку, и вместе с тем не желая сражаться прямо сейчас, Механик решил попытаться поглотить их свечение. Однако щит Печати горел ровным белым светом, отражая тьму и заключая в себе тех троих, что двигали его все вперед.
Из отступающей стены тьмы к ним ринулись черные пентаграммы. Некоторые попросту отскочили от щита, но другие уклонялись, бросаясь то туда, то сюда, пытаясь захватить хотя бы одного из них, чтобы разбалансировать щит и повернуть его, сделав доступным тьме. На эти атаки они отвечали кругом и звездой; сконцентрировавшись на пентаграммах, они сбивали их с траектории, лишая силы тьму, которой они были наполнены.
Битва продолжалась; каждая сторона постоянно наносила удары и парировала их. Однако понемногу они начали уставать, несмотря на то, что все время теснили Механика. Наконец, стало ясно, что троица выдохнется первой, а ведь им следовало держаться до тех пор, пока Механик не вывалится в Шлюз.
Механик тоже понимал это. Из закромов своего межмирового царства он вытаскивал оружие за оружием, чтобы атаковать их снова и снова, рассчитывая на то, что количество атак заменит ему недостаток точности. Он заставлял их защищаться, защищаться, защищаться снова и снова, изматывая их, подавляя их сопротивление.
Они давно прошли предел своих сил. Боль и тошнота сотрясали их, краски померкли, и вместе с ними начали таять их маневренность и способность отражать нескончаемые атаки, способность не давать ослабевать энергии своего щита, как требовали законы этого места.
Сколько прошло времени? Сколько еще им надо держаться? Сколько еще они смогут держаться? Только лица, лица мертвых, удерживали их от потери сознания. Лица, пришедшие из прошлого…
Манья, и Савин, и Морок Святой Ладу…
Робакук и Дезрет, и Джозеф, и еще Трис, и Дарквист, и Джимми Маккрей…
А за ними — другие лица, умоляющие; лица тех, кто заглянул в ужасную бездну. Лица терран, и рифианов, и гноллов, месоков, джулки, тхионов, и сотни других. Девяносто триллионов — нет, больше; девяносто триллионов плюс несчетные поколения их будущих детей и внуков, которые могли бы жить вплоть до смерти самой Вселенной, когда тьма обнимет все сияющие звездочки, все галактики, супергалактики, мегагалактики и все остальное…
