— Парт, прекрати, — прошептал он.
— Что-то не так, Фальк? — забеспокоилась девушка.
— Мне больно от этого, — сказал он.
Он спрятал лицо, которое было зеркалом его бессвязного и беззащитного разума.
— Хороша похвала моему пению, — уколола она его.
В то же время она была тронута его словами и больше не пела. Позже этим же вечером она увидела, что Фальк стоял у стола, на котором лежал «теанд». Он не осмеливался прикоснуться к нему, как бы опасаясь выпустить мелодичного и безжалостного демона, заключенного внутри него, который плакал под пальцами Парт и превращал его голос в музыку.
— Мое дитя учится быстрее, чем твое, — заметила как-то Парт своей двоюродной сестре Гарре, — но твое растет быстрее. К счастью.
— Твое и так уже достаточно велико, — согласилась Гарра.
Она глядела на берег ручья, где Фальк стоял, держа на плечах годовалого ребенка Гарры. Полдень раннего лета звенел трелями сверчков и гудением комаров. Черные локоны то и дело касались щек Парт, когда руки ее проворно следовали за нитью прялки. Над челноком уже были видны головы и шеи танцующих цапель, вытканных серебром на черном фоне.
В свои семнадцать лет эта девушка уже считалась самой лучшей ткачихой среди женского населения Дома. Зимой ее руки всегда были выпачканы химическими препаратами, из которых изготовлялись нити и краски, а летом все свое время она уделяла ткацкому станку, приводимому в движение энергией солнечных батарей, воплощая в узоры все, что только приходило в голову.
Мать называла ее «маленьким паучком».
— Маленький паучок, — сказала она, — не забывай, что ты прежде всего женщина.
— И поэтому ты хочешь, чтобы я вместе с Матоком пошла в Дом Катола и выменяла себе мужа за мой ковер с этими цаплями?
— Я этого никогда не говорила, не так ли? — возразила мать.
Она снова принялась выпалывать сорняки между грядками салата.
Фальк поднялся по тропинке, ребенок на его плечах весело улыбался и стрелял глазками.
Он опустил девочку на траву и спросил как будто она была взрослая:
— Здесь жарче, чем внизу, не так ли?
Затем, повернувшись к Парт, с серьезной прямотой характерной для него, он поинтересовался:
— У Леса есть конец, Парт?
— Говорят, что есть. Все карты отличаются друг от друга. Но в этом направлении в конце концов будет море, а вот в этом — прерии. Это такое открытое пространство, которое покрыто травой, как наша Поляна, но простирается на тысячи миль аж до самых гор.
— Гор? — спросил он с невинной прямотой ребенка.
— Это высокие холмы, на вершинах которых весь год лежит снег. Вот такие.
Парт отложила челнок и сложила свои длинные загорелые пальцы в виде горной вершины.
Внезапно желтые глаза Фалька засветились, и лицо напряглось.
— По белым — голубое, а еще ниже — очертания далеких холмов.
Парт взглянула на него, но ничего не сказала. Почти все, что он знал, исходило непосредственно от нее, потому что только она все время обучала его. Переделывание его жизни было действенным и стало частью ее собственного взросления. Их умы были тесно связаны между собой.
— Я вижу их, может быть, когда-то видел. Я помню их, — произнес он, запинаясь.
— Изображение?
— Нет. Я видел их в своем уме. Я на самом деле помню их. Иногда перед тем, как заснуть, я вижу их. Я не знаю, как они называются, наверное, просто горы.
— Ты мог бы нарисовать их?
Встав рядом с ней на колено, он быстро набросал на земле контур неправильного конуса, а под ним — две линии холмов, предгорья.
Гарра вытянула шею, чтобы взглянуть на рисунок, и спросила:
— И он белый от снега?
— Да. Как будто я вижу их через что-то, может быть, через окно, большое и высокое. Разве это видение из твоего разума, Парт? — спросил он слегка встревоженно.
— Нет, — ответила девушка. — Никто из нас в Доме никогда не видел высоких гор. Я думаю, что никто по эту сторону Внутренней реки не мог любоваться подобной картиной. Эти горы, должно быть, очень далеко отсюда.
Она говорила так, будто схватила простуду.
Сквозь сон послышался звук пилы.
Фальк вскочил и сел рядом с Парт. Оба сонными напряженными глазами смотрели на север, откуда доносился нарастая, а затем вдруг исчезая, этот страшный звук, так похожий на жужжание зубьев пилы. Первые лучи солнца как раз начали высветлять небо над черной массой деревьев.
— Воздухолет, — прошептала Парт. — Такой звук я уже один раз слышала, правда, очень давно.
Она поежилась, Фальк обнял ее за плечи, охваченный тем же беспокойством, ощущением далекого, непостижимого, но вполне реально существующего зла, которое двигалось где-то на севере по кромке дневного света.
Звук исчез. В необъяснимой тишине Леса несколько пташек подали свои голоса навстречу заре осеннего дня. Свет на востоке стал ярче.
Фальк и Парт лежали на спине, ощущая тепло и поддержку рук каждого из них.
Проснувшись лишь наполовину, Фальк снова готовился погрузиться в сон, когда она поцеловала его и выскользнула из кровати, чтобы приняться за свою обычную дневную работу. Он прошептал:
— Не уходи, маленький ястреб.
Но она засмеялась и убежала прочь. Он же продолжал дремать, не в силах подняться из сладких ленивых глубин удовольствия и покоя.
Он перевернулся, затем, зевая, сел и стал смотреть на могучие ветви дуба, который, как башня, возвышался рядом с верандой, на которой спал Фальк. До него дошло, что, уходя, Парт включила аппарат для обучения во сне, бывший у него под подушкой. Он тихо нашептывал теорию чисел, принятую на одной из планет в созвездии Кита.
От этого ему стало смешно, и прохлада яркого ноябрьского утра разбудила его полностью. Он натянул на себя рубаху и брюки из тяжелой темной мягкой ткани, сотканные Парт, скроенные и приспособленные для него Баки, и стал у деревянных перил на крыльце, глядя на коричневые, красные, золотые деревья, окружавшие Поляну.
Освежающее, еще приятное утро было таким же, как и то, когда первые люди на этой земле проснулись в своих хрупких, заостренных кверху домах и вышли наружу посмотреть на восход солнца, показавшегося над темным лесом. Утро всегда одинаковое, и осень всегда одинаковая, но лет, которым ведут счет люди, много.
На этой земле когда-то была одна раса, а затем пришла другая — завоеватели.
Миллионы жизней канули в Лету. Обе расы ушли за туманные дали горизонтов прошедших времен.
Были завоеваны и вновь утеряны звезды, а годы все шли, и прошло их так много, что Лес древнейших эпох, полностью уничтоженный в течение эры, когда люди творили свою историю, вырос снова.
