– Как это началось? – спрашиваю, хотя по большому счету уже и неважно «как», ведь что-либо изменить мы не в силах…
– В тот самый день, когда вы с Джамбо уехали на вакцинации, в наш госпиталь поступил пациент: торговец мясом с приморского рынка, – печальным голосом поясняет Жозе. – Спокойный, улыбчивый и очень доброжелательный парень. Клиническая картина: боль в височных долях, повышенная температура, увеличенные лимфоузлы. То есть ни диареи, ни кровотечения из глаз, ни отслаивания кожи, как при Заирском или Суданском подтипах Эболы. Торговец утверждал, что у него подобное периодически случалось, началось неделю назад. Пробили анализы по всем возможным параметрам, как и положено, и по классической Эболе в том числе, – чисто. Дней пять этот парень полежал в нашем госпитале, ничего подозрительного за ним не замечено – разве что стал очень агрессивным, несколько раз беспричинно подрался с соседями по палате. Затем головная боль и температура исчезли, и он выписался. Я на всякий случай отправил его анализы в Цюрих, там у нас самая продвинутая лаборатория. На следующий день сообщают, что большое подозрение на модифицированный вирус Эбола так называемого подтипа «Е» – встречался лет десять назад в Танзании, в одной из отдаленных деревень. Тогда вспышка погасла сама собой… потому что деревня полностью вымерла. Все до единого. Мы – к тому инфицированному торговцу, а на месте его дома – тлеющие головешки.
– То есть? Его дом сожгли соседи, как в Средние века поджигали дома больных проказой? Что-то не слишком похоже на местных…
– Нет, Артем, не соседи. Он, оказывается, сам поджег свой собственный дом, вместе с женой и детьми, пока те спали. А сегодня появился в миссии – и безо всяких причин бросился с мачете на Сальвадоре, который его лечил. Наверное, сейчас громит магазины и убивает людей.
– Что ты такое говоришь?.. – Я воспринимаю слова Жозе как неудачную шутку. – Но зачем? И какова тут связь с этой модифицированной Эболой?
– Самая что ни на есть прямая. Инкубационный период этого типа вируса, если верить нашей лаборатории в Цюрихе, – от пятнадцати и до ста дней. За это время вирус буквально выгрызает не только иммунную систему, но и человеческие мозги, незаметно меняя психотип людей. Сперва немного повышается температура и воспаляются лимфоузлы, затем все приходит в норму… через три-четыре дня инфицированные ощущают в себе небывалый прилив сил, словно организм раскрывает ранее скрытые возможности. Затем начинает проявляться немотивированная агрессивность. А потом все низменные чувства и первобытные рефлексы буквально выплескиваются наружу, и человек уже не в состоянии себя контролировать. Около месяца инфицированные чувствуют себя эдаким суперменами, готовыми на любые подвиги. Затем – обычная для Эболы клиническая картина: отслаивание кожи, кровь из глаз, диарея, высокая температура и мучительная смерть. А передается инфекция обыкновенным воздушно-капельным путем, как банальный грипп.
– То есть все эти вооруженные люди на улицах…
– …или уже инфицированные, или те, кто решил под шумок пограбить, или те, кто еще здоров, но уже не верит в свое спасение, – вздыхает Жозе. – В Оранжвилле массовые погромы начались с городской тюрьмы. Когда охранники узнали, что у нескольких заключенных подозрение на неизвестный подтип Эболы, они немедленно разбежались. Уголовники каким-то образом сумели выбраться из камер, разграбили оружейную комнату, переоделись в униформу охранников и бросились громить городские кварталы.
Слова Жозе звучат слишком уж неправдоподобно, чтобы поверить в них сразу. Как могло случиться, что в Оранжвилле оказалось несколько очагов заражения? Почему инфекция распространяется столь стремительно? И почему столько людей сразу же поверили в собственную обреченность?
– Но откуда такая уверенность, что все заключенные инфицированы Эболой? – растерянно спрашиваю я. – Ну, один или пять… Пусть даже пятьдесят человек. Но не целые толпы!..
– Артем, ты же наверняка помнишь тот известный эксперимент с обезьянами. Две клетки в разных концах лаборатории, причем каждая завешена светонепроницаемой занавеской. В одной – инфицированные Эболой, в другой здоровые, а спустя относительно короткое время заболевают животные и в первой, и во второй клетках. Как такое возможно? А как заражаются гриппом? Банальным воздушно-капельным… С человеком куда хуже, чем с приматами, – у него есть воображение. И если он ощущает себя обреченным на быструю смерть, пусть даже пока и здоров… в нем всегда или почти всегда срабатывает синдром «пира во время чумы»: мол, все равно неминуемо заражусь и умру, если уже не заразился, так почему бы перед смертью не пожить в свое удовольствие? Почему бы не расквитаться с давними обидчиками, не разграбить их имущество, не дать волю низменным инстинктам? Ощущение глобального Конца света, помноженное на желание безнаказанно наверстать упущенное в почти завершенной жизни, способно превратить в толпу законченных негодяев даже самых добрых и милых людей. Тем более что мы с тобой не в Цюрихе, а в Экваториальной Африке. А культура и цивилизация тут – всего лишь легкая амальгама на толстом слое первобытного дикарства.
– Ну а власти, они куда смотрят? – перебиваю я с напором. – Пусть бы запросили помощи у Совбеза ООН, у международных организаций, подняли бы на ноги полицию, армию – я не знаю, еще кого…
– Хм… Власти, – скептически протягивает Жозе. – В этой стране только за последние десять лет сменилось четыре режима. И каждый новый президент первым делом оформлял гражданство Великобритании или Канады сначала себе, а затем всем своим многочисленным родственникам. И все свои сбережения они хранят только в тамошних банках, это тоже ни для кого не секрет. Как только запахнет «жареным» – крупным стихийным бедствием, военным переворотом или серьезной эпидемией, – чемодан-самолет-Лондон. Поэтому армия и полиция здесь развращены до крайности и чувствуют себя отдельными кланами наемников, эдаким «орденом меченосцев». Кто больше заплатит – тому и будут служить. Если желающих платить не найдется – будут с радостью грабить население, чтобы возместить упущенную выгоду. – Жозе обреченно машет рукой и потягивает из стакана золотистый напиток.
Позади нас раздаются приветственные возгласы, и сразу же возникает слитный гул голосов множества знакомых между собой людей.
Невольно оборачиваюсь. У стойки – местный министр юстиции в европейском костюме и министр внутренних дел в белоснежном парадном мундире, со всеми регалиями. Внешне оба министра напоминают мне портовых докеров, разбогатевших на грабеже корабельных грузов. Чуть поодаль – толстый мужчина с обрюзгшей физиономией, заместитель министра внутренних дел по медицинским вопросам, с которым приходилось несколько раз пересекаться. Кажется, зовут его Гудвил Нджоя… А еще – адъютанты, порученцы, посыльные и прочие холуи. Министры с камарильей по-хозяйски рассаживаются за стол, делают заказ подоспевшему официанту. Вид у них совершенно беспечный – словно в Оранжвилле всего лишь легкая эпидемия гриппа.
