— Какие прекрасные образы, — восторженно воскликнул Томс.
— Это только несколько примеров, — ответил Вэррис, — а ты должен знать их все.
Итак, Томс с головой ушел в работу, запоминая целые страницы с описаниями чудес природы, адекватных им любовных переживаний и случаев, когда эти описания могут быть использованы. Язык Любви был очень точен. Каждый объект или явление природы, соответствующее определенному любовному чувству, было пронумеровано, помещено в определенный раздел каталога и снабжено подходящим прилагательным.
Когда Томс запомнил весь список, Вэррис начал натаскивать его по восприятию любви. Юноша изучал микроскопические оттенки чувства. Некоторые из них показались Томсу до того нелепыми, что он рассмеялся.
Старик сделал ему строгое замечание.
— Любовь — дело серьезное, Томс. Что смешного находишь ты в том, что на чувства часто оказывают влияние скорость и направление ветра?
— Мне это кажется просто глупым, — признался Томс.
— То, над чем ты смеялся, еще не самое странное из того, что тебе придется услышать, — сказал Вэррис и привел другой пример.
Томс вздрогнул.
— Не может быть. Это же абсурд. Да все знают…
— Но если все все знают, то почему до сих пор не выведена формула любви? Узость людского мышления, Томс, узость мышления и нежелание взглянуть правде в глаза. Правда, если тебе угодно пойти по стопам большинства…
— Нет, — ответил Томс. — Я пересмотрю свои взгляды. Пожалуйста, продолжайте.
Со временем Томс выучил слова, означавшие первое пробуждение интереса, ведущие шаг за шагом к прочной привязанности. Он понял, что обозначает последняя и запомнил три слова, ее определяющие.
Следующим этапом было знакомство с физическим аспектом любви.
Здесь язык был более точен, без символики; он основывался на чувствах, вызываемых конкретными словами и действиями.
Крошечный черный прибор поведал Томсу о тридцати восьми различных ощущениях, вызываемых прикосновением руки; Томс мог теперь безошибочно находить особо чувствительное место, размером с десятицентовик, расположенное под правой лопаткой.
Он освоил абсолютно новую методику проникающих прикосновений, способных воздействовать на партнера как бы изнутри, доводя его до умопомрачения.
При этом его убедили в преимуществах сохранения собственного душевного равновесия.
Томс узнал о физической стороне любви много такого, о чем он только смутно догадывался, а также массу того, о чем никто никогда не догадывался.
Открытие это повергло его в ужас. Томс считал себя неплохим любовником. Теперь он понял, что был абсолютным нулем, а все его старания напоминали заигрывания влюбленного бегемота.
— А что ты ожидал? — спросил Вэррис. — Для того, чтобы стать экспертом в любви, нужно потратить не меньше сил, чем при изучении любого другого предмета. Ну как, ты еще не передумал?
— Напротив, — воодушевился Томс. — Потом, когда я стану профессионалом, я смогу…
— Хватит об этом, — отрезал старик. — Вернемся к нашим занятиям.
Темой следующего урока была Цикличность Любви. Любовь, как узнал Томс, была динамична, подвержена постоянным взлетам и падениям и подчинялась определенным правилам, среди которых существовало пятьдесят два основных, триста шесть второстепенных, четыре общих исключения и девять частных.
Томс выучил их не хуже собственного имени.
Вскоре он подошел к изучению Теневой Стороны Любви. Он обнаружил, что каждой фазе любви соответствует определенная фаза ненависти; последняя, в свою очередь, является проявлением одной из форм любви. Томс понял, в чем заключается ненависть, как важна она для любви, придавая той законченность и остроту, и что даже такие понятия, как безразличие и отвращение, порождаются любовью, занимая в ней свое особое место.
Вэррис подверг юношу десятичасовому письменному экзамену, который тот с достоинством выдержал. Томс горел желанием продолжать учебу, но учитель заметил, что у ученика дергается левый глаз и дрожат руки.
— Тебе нужен немедленный отдых, — решил Вэррис.
Томс и сам уже подумывал об этом.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он с плохо скрываемым интересом. — Может, отправиться на Цитеру-5 на несколько недель?
Вэррис, зная дурную славу Цитеры, цинично ухмыльнулся.
— Хочешь попрактиковаться?
— Допустим. Что в этом плохого? Знания для того и даются, чтобы их можно было применять на практике.
— Верно, но только после того, как ты полностью ими овладеешь.
— Но я уже все знаю. Будем считать, что это «производственная» или дипломная практика, как вам будет угодно.
— Никаких дипломов не будет, — отрезал Вэррис.
— Какого черта? — взорвался Томс. — Мне самому охота поэкспериментировать. Страшно интересно, что получится. Особенно, Подход 33-ЦВ. В теории звучит отлично. Интересно, каково это будет на практике? Поверьте, для лучшего усвоения теории нет ничего лучше опытов…
— Ты, что, приехал сюда с единственной целью стать суперсоблазнителем? — с явным отвращением спросил Вэррис.
— Конечно, нет, — ответил Томс, — но немного практики ничуть…
— Сосредоточив свои знания на поиске механизма чувственности, ты обеднишь себя. Только любовь придаст истинный смысл твоим действиям. Ты достаточно много знаешь, чтобы удовлетворяться столь примитивными радостями.
Заглянув в себя, Томс понял, что Вэррис был прав, но упрямо продолжал стоять на своем.
— Я бы хотел сам убедиться и в этом тоже.
— Можешь отправляться, я тебя не держу, — сказал Вэррис. — Но знай, обратно я тебя не приму. Я не хочу, чтобы меня обвинили в том, что я осчастливил Галактику новым Дон-Жуаном.
— Ладно. Оставим это. Давайте продолжать занятия.
— Нет. Ты только посмотри на себя. Еще несколько таких изнурительных уроков, и ты навсегда утеряешь способность любить. А это было бы весьма печально.
Томс вяло согласился.
— Я знаю одно отличное место, — вспомнил Вэррис, — чудесное место, где можно было бы отвлечься от любви.
Они сели в допотопный космолет Вэрриса и через пять дней приземлились на маленькой планете, у которой даже не было названия. Старик привел юношу на берег бурной огненно-красной реки, по которой неслись хлопья зеленой пены. Деревья, росшие по берегам, были низкорослые, причудливо изогнутые и алые. Даже трава была необычной — голубой и оранжевой.
— Какое странное место, — Томс удивленно оглядывался.
— Это единственный в этой части Галактики уголок, где ничто не напоминает о земном, — поспешил объяснить Вэррис. — Поверь мне, я знаю, что говорю.
