— Ну вот, опять целуетесь! Как меня — так никто не обнимает, а как маму — всегда пожалуйста!..
— Что за дела, дочь? — укоризненно одернула ее Ольга. — Что ж, по-твоему, папа не имеет право обнять и поцеловать свою любимую женщину?
— А я, значит, для него — не любимая?! — картинно подбоченилась Капка.
— Но ты же не женщина!
Подавить начинающуюся перепалку между «женщинами» в самом зародыше можно было лишь многократно испытанным способом: уйти поскорее с глаз долой…
— Ну, пока, галчата! — махнул рукой на прощание Ставров и шагнул в кабину лифта, услужливо распахнувшую перед ним исписанные несмываемой аэрозольной краской двери.
Самое интересное, что потом, много-много лет спустя, заново переживая тот вечер, Георгий Ставров никак не мог вспомнить, было ли у него тогда хоть какое-нибудь предчувствие или нет?
Ощущение того, что он едет сейчас по Москве не на стареньких «Жигулях» с проржавевшими почти до дырок передними крыльями и гнилыми порожками, а на обляпанном снаружи грязью, а изнутри — пролитой в тряске тушенкой бронетранспортере, то и дело преследовало его в ту ночь. Время от времени Ставров ловил себя на том, что у него, как и два года назад, что-то туго, до тоненького звона, натянуто в груди и животе, и тогда он осознавал: это — инстинктивное ожидание того, что вот-вот из тьмы по тебе ударит трасса, которую ты даже не успеешь увидеть… или рванет под передними колесами противотанковая мина, разнося вдребезги бронированные листы и отрывая ноги сидящим в тесной вонючей коробке… Чтобы прогнать наваждение, Георгий встряхивал головой и опускал стекло дверцы, глотая морозный воздух. Но темнота скрадывала очертания проспектов и зданий, и опять явственно виделось: вот там — не стройка, а развалины дома, в который двое суток подряд прямой наводкой били танковые орудия, выковыривая из брошенных квартир снайперов. Порой казалось: вот за тем поворотом дорога будет перегорожена баррикадой из мешков с песком, и патрульные блок-поста будут, пошатываясь от бессонницы и скверной местной водки, держать под прицелом автоматов людей в лохмотьях, стоящих лицом к пропахшей мочой стене и сцепивших руки в замок на затылке. И он сворачивал, и улица действительно оказывалась перегороженной — но не блок-постом, а «гаишниками» с полосатыми жезлами… хотя отличий было мало: такие же хмельные, усталые, бесцеремонные и до зубов вооруженные…
Но постепенно, с каждым перевезенным пассажиром, ощущение это стало проходить.
Не было и не могло быть там, где он воевал три года назад, этих самодовольных, нажравшихся в фешенебельном кабаке и пропахших дорогими духами, представителей той части российского населения, которую почему-то относят к «новым русским» — как будто их раньше никогда не было, или как будто это действительно были только русские… Каждый такой напыщенный молодчик, с размашистыми, уверенными жестами и искренним убеждением, что всё вокруг предназначено для служения ему, вызывал у Георгия сильнейшую аллергию. «До блевоты» — поистине так… Но не ради удовольствия мотался он из одного конца в другой по снежно-слякотной Москве, и поэтому приходилось сдерживать до дрожи в руках желание на ходу распахнуть дверцу и вытряхнуть ночных пассажиров из машины, не обращать внимания на откровенное хамство и грязные шуточки; стиснув зубы, выслушивать пьяные откровения очередного «бизнесмена» и послушно притормаживать у круглосуточно работающих киосков, чтобы загулявшая в клубе компания ночных проституток могла прикупить ящик шампанского…
Хотелось бы, конечно, подвозить приличных людей… Таких, с которыми можно было бы поговорить не о «баксах», «тачках» и «телках», а о чем-нибудь другом. Но таковых в вечернее время попадалось мало — да и не могут себе позволить такие люди кататься на «частнике»: они, скорее, предпочтут добираться на метро или будут до посинения дожидаться редких автобусов.
В тот вечер Георгию тоже не везло на приличных людей. Но зато нескольких перемещений из конца в конец по ночной столице с не очень-то приличными людьми хватило, чтобы набрать сотню с лишним. Как раз на школьные расходы… Время было еще не слишком поздним, чтобы отправляться домой, но Георгий по опыту ночного извоза уже знал, что в ближайшие два-два с половиной часа большой выручки не сделаешь. Тут как повезет. Либо проболтаешься впустую, либо может вынырнуть из ночного клуба или казино какой-нибудь загулявший клиент, который способен за доставку его полубесчувственного тела домой отвалить столько, сколько ты успел к этому времени заработать за весь вечер…
Ставров остановил «Жигули» возле спуска в подземный переход, ведущий к станции метро, и закурил, раздумывая над возникшей альтернативой. Внезапно задняя правая дверца его машины щелкнула, и оказалось, что чей-то неразборчивый силуэт уже устроился на заднем сиденье.
Сначала Ставров хотел ненавязчиво намекнуть незнакомцу, что воспитанные люди вначале спрашивают разрешения, а уж потом садятся в машину, но потом передумал и лишь коротко осведомился, включая зажигание:
— Куда?
— На кудыкину гору, — с усмешкой грубовато сообщил незваный пассажир. — Прискорбно отметить, Георгий Анатольевич, что жене вашей так и не удалось приучить вас спрашивать не «куда?», а «далеко?»…
Это действительно было неожиданно. Как кумулятивная граната, выпущенная из-за угла в борт БТРа, на броне которого ты восседаешь вместе со своими парнями.
Откуда он знает меня по имени-отчеству? Документы я в обозримом прошлом не терял, в транспорте, даже по пьяной лавочке, ни с кем не знакомился. Тем более, что знает он не только меня, но и привычки моей жены… Кто же это может быть, если я слышу его голос в первый раз в жизни? Милиция? Или, наоборот, мафия?
Неужели я своим извозом составил такую мощную конкуренцию московским «бомбилам», что они установили за мной слежку?
Георгий повертел головой, пытаясь рассмотреть в зеркальце заднего вида лицо своего собеседника, но оно скрывалось в тени.
— Нет-нет, мы с вами раньше не встречались, — ответил незнакомец на невысказанный вопрос Ставрова. — И работать в вашем НИИ я не имею чести. Поэтому нет смысла задавать все те вопросы, которые сейчас вертятся в вашей голове.
— Откуда вы знаете, что в моей голове вертятся именно вопросы? — усмехнулся, начиная приходить в себя, Георгий. — А, скажем, не грязные ругательства?
— В таком случае, хорошо, что ругательства вертятся у вас в голове, а не на языке, — усмехнулся незнакомец. — А знаете, вы мне нравитесь. Думаю, мы с вами… поймем друг друга.
