- Откуда ты? - спросил я его.
- Из Аргоса. Меня зовут Политос. А тебя?
- Орион.
- Ах! Значит, тебя назвали в честь Звездного Охотника.
Я кивнул, во мне шевельнулся слабый отголосок воспоминания. "Охотник. Да, я был охотником. Когда-то... Давным-давно". Или... наоборот, если считать от нынешнего дня? Будущее и прошлое смешались в моей голове. Я вспомнил!
- Откуда ты, Орион? - спросил Политос, расколов тремя словами хрупкие, едва наметившиеся очертания воспоминаний.
- О! - Я неопределенно махнул. - Я попал сюда с запада. С самого далекого запада.
- Это даже дальше от Аргоса, чем Итака?
- Много дальше - за морем, - пояснил я, сам не ведая зачем и понимая, что более правдивого ответа просто не существует.
- А как ты попал сюда?
Я пожал плечами:
- Я скиталец. А ты?
Подобравшись ко мне поближе, Политос наморщил лоб и почесал редеющую шевелюру.
- А я - нет. Я сказитель, и дни мои счастливо проходили на Аргосе, там сплетал я истории и вглядывался в лица внимавших мне людей, особенно в огромные глаза детей. Но война положила конец моей счастливой жизни.
- Как так?
Он утер рот тыльной стороной грязной ладони.
- Мой господин Агамемнон [царь Микен, предводитель греческого войска в Троянской войне; коварно убит женой Клитемнестрой] нуждается в воинах, а его блудливой жене нужны феты.
- Рабы?
- Ха! Хуже, чем рабы. Куда хуже, - буркнул Политос. Он махнул в сторону истощенных людей, распростершихся вокруг умиравшего костра. - Погляди-ка на нас - на людей, не имеющих ни дома, ни надежды. У раба есть хозяин, на которого можно положиться, раб кому-то принадлежит; он член дома. А фет ничей, он ничто; у него нет ни земли, ни крова, только печаль и голод.
- Но в Аргосе ты был чьим-то домочадцем. Не так ли?
Политос склонил голову и изо всех сил зажмурил глаза, чтобы не предаваться горьким воспоминаниям.
- Да, - отвечал он негромким голосом. - Был. Пока челядь царицы Клитемнестры не выкинула меня из города, когда мои уста повторили, что царица завела любовника, пока ее царственный муж сражается здесь, у стен Трои, а это известно в Аргосе любой бродячей собаке или кошке.
Я пригубил быстро остывавший отвар и попытался найти подходящий ответ.
- По крайней мере, ты жив. - Другого утешения я не сумел придумать.
- Да уж лучше б убили! - с горечью отвечал Политос. - Тогда я уже был бы мертв, попал бы в Аид, и все мои муки закончились бы. Но вместо этого я здесь и, словно осел, спиной зарабатываю на пропитание.
- Это все-таки кое-что, - пробормотал я.
Он взглянул на меня:
- Орион, ты уже съел все, что заработал.
- Значит... больше нам ничего не дадут?
- Это все, что положено за день работы. Если ты увидишь фета с монетой в мошне, знай: это вор.
Я глубоко вздохнул.
- Мы, Орион, хуже рабов, - продолжал Политос шепотом, в котором угадывалась приближающаяся сонливость. - Мы - черви, которых топчут ногами, мы - псы. Так они к нам относятся. Пусть мы все передохнем от непосильных трудов, - нас даже не похоронят, наши кости просто бросят гнить в придорожной канаве.
С тяжелым вздохом Политос отставил пустую плошку и растянулся на песке. Стемнело настолько, что я едва мог видеть его лицо, от жалкого костерка давно остались одни уголья. С моря дул холодный ветер, и, чтобы согреться, я автоматически подрегулировал кровообращение. Не то что одеял, даже куска холстины не было у истощенных фетов, чтобы прикрыть усталые тела. Не имевшие крова люди повалились спать в одних набедренных повязках.
Я лег возле старика и задумался: сколько же ему лет на самом деле? Может быть, сорок. Но тут же усомнился, - в это варварское время мало кому удавалось дожить до столь преклонного возраста. Пара дворняг сцепилась из-за каких-то костей возле очага, потом псы успокоились и улеглись рядышком, защищенные от ночного холода лучше людей.
Прежде чем закрыть глаза, я обратил взор к башням Трои, грозно черневшим на фоне темно-фиолетового неба. Агамемнон... Троя. Как я попал сюда? И сколько мне удастся продержаться здесь в положении человека, который ничтожнее раба?
Я заснул и сразу очутился в другом мире, там шла совершенно иная жизнь - в иной плоскости существования.
Я оказался там, где не было ни времени, ни пространства... ни земли, ни неба, ни моря. Даже горизонт исчез в безбрежном золотистом сиянии, которое окружало меня, простиралось во все стороны, текло в бесконечности... Теплое, яркое, оно ослепляло, я не видел ничего, кроме этого света.
Не знаю, почему я пошел, поначалу медленно, но потом заторопившись; словно знал, куда направляюсь и зачем. Время не имело значения, но я шагал целую вечность, и босые мои ступни прикасались к чему-то твердому, хотя глаза видели только все тот же золотистый свет.
Наконец вдалеке я заметил свет, который затмил сияние вокруг. Пятнышко, точка, что пламенела чистым золотом, влекла меня к себе, как магнит притягивает кусок железа, как жгучее солнце - комету.
И я побежал... да что там - полетел к этому обжигающему золотистому источнику света. Чуть дыша, я мчался к нему, хотя глаза мои слезились, гулко стучало сердце, дыхание перехватывало в груди.
Вдруг я замер. Невидимая стена преградила мне путь. Тело как будто парализовало.
Остановившись, я рухнул на колени - передо мной, покоясь на золотистом свете, испускаемом им самим, восседал некто в облике человека. Зрелище казалось невыразимо прекрасным. Мне обжигало глаза, и все же я не мог оторваться от созерцания чуда.
Он был велик и красив: густые золотые волосы ниспадали на плечи, глаза сияли золотистыми искрами, кожа испускала животворный свет. Безупречно совершенное лицо его не имело в себе ничего женственно мягкого; он казался спокойным и уверенным, губы изгибались в некоем подобии улыбки. Он явился мне обнаженным по пояс, я видел широкие плечи и могучую безволосую грудь, - ниже тело его окутывали складки ткани, сияющей золотом.
- Мой бедный Орион. - Его улыбка превратилась в ухмылку. - Попал в переделку.
Я не знал, что ответить... Не мог говорить, - слова застревали в горле.
- Ты не забыл своего создателя? - спросил он насмешливо.
Я тупо кивнул.
- Конечно, ты помнишь. Образ этот заложен в самой твоей сути. Кроме окончательного разрушения, ничто не может стереть его.
И я преклонил колени перед создателем, в голове снова бурлили смутные воспоминания, я старался облечь их в слова, чтобы заговорить, спросить его...
- Ты помнишь мое имя? - продолжил он.
Вспомнить я не смог.
- Не важно. Сейчас можешь звать меня Аполлоном. Твои собратья на равнине Илиона зовут меня так.
Аполлон. Греческий бог света и красоты. А еще - бог музыки, медицины... или же биотехнологии. Я напряженно рылся в глубинах памяти. Однако мне все время казалось, что знал я другое имя, когда жил в ином времени. Тогда там существовали другие боги, а с ними богиня, которую я любил.
