Я принес ему чайник, заварку, сахар и чашку в цветочек.
– А сам что же? – спросил он, валясь в плетеное кресло возле журнального столика.
– Не хочется. Впрочем, если ты боишься, что я тебя отравлю…
Балыкин хрюкнул в чашку, показав, что оценил шутку. Налил чай и вбухал в него сразу пять кусков желтоватого сахара. Он всегда был сладкоежкой – утверждал, что ему надо питать мозг.
Лучше бы он вылечил свой хронический насморк. Сейчас еще ничего, а как у моего шефа обострение – невозможно же рядом с ним находиться! Слон не так громко трубит, как Балыкин сморкается.
– В твоем подъезде лифт, понимаешь ли, странный, – сообщил он, шумно отхлебнув и не выразив неудовольствия качеством напитка. – Без кнопок. Я не разобрался.
– А зачем кнопки, если педали есть? – удивился я. – Ящичек в углу видел? Откидываешь крышку, а с той стороны у нее седло. Садишься и крутишь. Как проедешь этаж, так звякнет колокольчик. Проще простого.
От удивления Балыкин обжегся.
– Погоди… Лифт без электричества, что ли?
– С электричеством, – тепреливо объяснил я. – Лампочку на потолке видел? Здесь не каменный век. Электричество есть, мотора только нет. Педали крутить надо. Для чего мотор, когда всего четыре этажа?
– Тогда зачем лифт? – хмыкнув, спросил Балыкин. – Лестница же есть.
Соображал он туговато – наверное, сахар еще не достиг его извилин.
– Как это зачем? – удивился я. – А если старичок или старушка, или инвалид? Или детскую коляску надо поднять-опустить? Тут надо мной живет баба Фаня на одной ноге. Ей нужно спуститься – она мне стучит сверху костылем. Нужно подняться – ну, тогда с улицы покричит.
– И ты педали крутишь?
– Для бабы Фани – да. Ну, бывает, еще кто-нибудь попросит…
– Лифторикша, – прыснул Балыкин. – И не раздражает?
– С соседями лучше жить в мире. Да мне и не трудно. Никому здесь не трудно.
– Человек, понимаешь ли, продукт среды, – изрек Балыкин и, достав из кармана огромный несвежий платок, впервые за эту встречу трубно высморкался. – В этом мире люди добрые и простодушные… ну и ты привык быть таким же. Зря. Засиделся ты в своей берлоге, размякаешь, вижу. На Землю бы тебя отправить на недельку, куда-нибудь на городскую окраину, чтобы отучился расслабляться, а потом, понимаешь ли, на Виварий на денек-другой – и был бы ты у нас в форме…
Сожаление прозвучало в его голосе, и даже почудились мне извиняющиеся нотки. Впрочем, это ничего не меняло. Если я нужен Балыкину немедленно, то он меня немедленно и получит. В этом у нас обоих не было сомнений.
– Срочное дело? – помог я ему, подавив вздох.
Он помолчал немного. Слышно было, как во дворе визжат дети, катающиеся с горки, и как в квартире бабы Фани орет зажравшийся кот, требуя чего повкуснее.
Балыкин, конечно, понял, что никуда я отсюда не рвусь, да и как было не понять. Но понял он и то, что не стану я и отнекиваться, тыча ему в нос шрам и рассказывая ужасы о плотоядных зайцах.
– Ты найдешь Степана и Германа, – заговорил он уже в приказном тоне. – Я – Юлию и Терентия нашего, понимаешь ли, Семеновича. Времени мало. Сбор в штабе завтра в двадцать два ноль-ноль. Там, понимаешь ли, и введу вас в курс дела.
– Заказ? – только и спросил я.
– Можно и так сказать. Ну, мне пора. Не провожай.
Шумно выхлебав остатки сиропа, называемого им чаем, Балыкин выбрался из кресла – невысокий, коренастый, вечно настороженный. Бронемашина, готовая к бою. Повертел напоследок башней, хмыкнул.
– Да, чуть не забыл спросить, – обернулся он. – Мне просто интересно: какой тут у них, в раю этом вялом, понимаешь ли, государственный строй?
– Тоталитарная демократия.
Он подвигал ушами, силясь, как видно, представить себе этот гибрид кота и кита.
– Бывает хуже, – только и сказал.
Я не спорил. Любому скользуну это известно: еще как бывает. Нас не удивишь ни анархической монархией, ни олигархической теократией. Мироздание велико.
Он ушел, а я сварил себе кофе. Хороших, на вкус землянина, кофейных сортов здесь не водилось – один из немногих минусов этого мира, – но в данный момент гурманские удовольствия интересовали меня в последнюю очередь. Я был озадачен, и не сказать, чтобы приятно. Для начала, чтобы размяться, поймал себя на слове и подумал: а почему, собственно, я назвал землянином только себя? Разве аборигены этого мира – не земляне? На местном аналоге русского языка слово «Земля» произносится как «Зимла», и точно так же обозначает не только планету, но и почву. Ну хорошо, аборигены – зимлане, а не земляне. Вот уж громадная разница!
Анатомических различий не видно. Психологические – существуют, но носят, пожалуй, характер поправок. И на Земле ведь у каждой нации свой менталитет.
Нормальное взаимное влияние близкорасположенных миров. Каким-то образом оно проявляется и помимо нас, скользунов, но каков механизм влияния – неясно. Мы действуем локально – а тут речь идет о глобальном взаимном влиянии. Над его механизмом почем зря ломают голову теоретики, вот хотя бы Терентий наш, понимаешь ли, Семенович… Опять-таки, даже смежные миры влияют друг на друга по-разному, и коэффициент влияния представляет собой многомерную матрицу с неуверенно определяемыми элементами… Есть кое-какие гипотезы, есть даже одна-две теории – нет лишь толку от них, поскольку по большому счету воз и ныне там.
Прихлебывая невкусный кофе, я подумал о словах Балыкина. Что он, собственно, имел в виду, буркнув «можно и так сказать»? Что за миссия нам предстоит? И где?
Ничего не понятно. Ничего, кроме состава группы. Ни сути задания, ни сроков, ни мира, в котором придется работать. Не люблю, когда темнят, хотя у нас это дело обычное. Как будто в добродушном мире Зимлы меня схватят и начнут допрашивать, загоняя иглы под ногти!
Вздохнув, я написал Маре записку: «Не вини мя, позван в опрометь. Страда-робота. Дожидай чрезо невесть дни. Цалуваю». Вздохнул. Мара будет недовольна, но, когда я вернусь – если вернусь, – скандала не закатит. А позвонить моему несуществующему начальству из несуществующей турфирмы с претензией, почему, мол, вызвали на работу недолеченного, ей, конечно, и в голову не придет. Она мне доверяет. Здесь все всем доверяют.
Ах, какой мир! Балыкинская ирония просто глупа. Ну и что же, что здесь нет персональных компьютеров и мобильной связи? Да я согласен в пещере жить, если компания хорошая, вождь разумен, а соседние племена – не людоедские!
Еще раз вздохнув, я начал собираться. Много времени это не заняло – мой рюкзачок всегда наготове, Мара к нему не притрагивается. Да там и нет ничего такого, что я хотел бы скрыть от ее глаз, – обычный набор для путешествий.
До свидания, уютная моя берлога, до встречи, педальный лифт! Пока меня нет, придется бабе Фане просить повертеть педали соседа с четвертого этажа. Она его не любит – он грубиян. По местным, разумеется, меркам.
