Ознакомительная версия.
Конь забился, вставая. Сиверин, всунув большой и указательный палец левой руки, сжимал ему ноздри, правой притягивал намотанный повод. Держа крепко, поднялся враскорячку с колен.
Не двигались. Сиверин пытался сосредоточиться, чтобы понять, где верх и где низ. Постоял, отдавая себе отчет в ощущениях и упорядочивая их.
Боком, не ослабляя хватки, повел коня на ровное место у берега. Переставлять ноги требовало рассудочного напряжения.
Там отдохнул немного. Повернулся, не отпуская рук, так, что морда коня легла сзади на правое плечо, и медленно пошел, ища глазами.
Остановился у глубоко вбитого старого кола. Опустился на колени, не отпуская левой, правой плотно обвязал осклизлый узкий ремешок повода и тщательно затянул калмыцкий узел. Дотянулся до чумбура и тоже очень тщательно привязал.
Потом упал на четвереньки, и его вырвало. Он сотрясался, прогибаясь толчками, со скрежещущим звуком, желудок был пуст, и его рвало желчью.
Он высморкался и встал, дрожа, ясный и пустой.
Конь смотрел, спокойный.
Вперившись в его взгляд и колко золодея, Сиверин потащил ремень. Гортань взбухла и душила. Оранжевые нимбы разорвались перед ним.
- У-ург-ки-и-и-и! - визг резанул вверх, тело стало невесомым, он рубил и сек морду, глаза, ноздри, губы, уши, топал, дергался, приседал, яростно выжимая из себя непревозмогаемую жажду уничтожения - в невесомую руку, в ремень, в месиво, в кровь, в убийство.
- Гад! - выдыхивал всхлип. - Гад! Гад! Гад! Гад! Га-ад!..
Рука стала чужой и не поднималась больше.
Он не мог стоять. Он захлебывался.
Конь плакал.
Живая вода, заладившие слезы текли с чернолитых глаз, остановленных зрачков, тихо скатывались, оставляя мокрый след в шерстинках, и капали.
Сиверин сел и заревел по-детски.
Успокоившись, утер слезы и сопли, приблизился к коню и ткнулся лбом в теплую шею.
- Раскисли мы, брат, а... - сказал он. Снял куртку, выжал и стал приводить своего коня в порядок.
Солнце уже село за гору. Потянул ветерок. Сиверину стало зябко в мокром. Он выжал одежду и вылил воду из сапога. Второго не было. Очень хотелось закурить.
Сзади подъехал Колька Милосердов.
- Ни хре-на ты его, - сказал он.
Сиверин смотал и приторочил чумбур, и Милосердов увидел его лицо.
- Ни хре-на он тебя, - сказал он.
- Езжай. Я скоро. - Сиверин отвязал повод. - Закурить дай.
Милосердов стянул телогрейку.
- В кармане. Надень. - Помедлил. - Сапог потерял? - спросил, отъезжая.
- Рядом. Подберу.
Сиверин надел нагретую телогрейку на голое тело и застегнул до горла. Покурил, вдыхая одну затяжку на другую; потеплело; переждал головокружение.
- Поехали, что ли, ирод хренов, - сказал он коню. Мокрые куртку и рубашку приторочил сзади, просунув между седлом и потником (сейчас, когда сам был в теплой сухой телогрейке, вроде как-то нехорошо показалось класть мокрое и холодное коню на спину).
Ехали шагом. Сапог нашелся недалеко. Смеркалось быстро. Огоньки Юстыда показались из-за горы.
- Послезавтра скот получим, - сказал Сиверин. - Потом здесь спокойно попасем его дней несколько, пока на стрижку очередь подойдет. Потом стрика дня два. Отдыхать будешь, - он нагнулся, выпуская дым коню в гриву. - А там и тронемся. До Кош-Агача по ровну пойдем, спокойно. А там горы, там уж крутиться придется. Но ничо... Дойдем до Сокъярыка, там Колокольный бом, Барбыш, - и легче будет, ровней, и пониже, теплей будет. Деревни уже пойдут. И притопаем с тобой помалу в Бийск, на остров придем. А там уж тебе - в табун, до самого будущего лета. Пасись, отдыхай, кобыл делай. - Он вспомнил, хмыкнул, вздохнул. - М-да... Кобылы-то тебе, брат, уже без надобности. Что ж... Гадство, в общем. Ничо... Жизнь вее же, отдых... Можно жить-то... А я, - новую закурил, - сдадим скот на мясокомбинат, расчет получим, рублей тысяча или больше даже, если хорошо дойдем, без потерь... Не потеряем. Пасти хорошо будем - гор много, трава есть, только по уму и не лениться. Привес дадим, премия. Расчет получу, трудовую книжку выпишут. Документы выпишут в милиции, все путем будет. Документы, деньги, трудовая... поеду, наверно, в Иваново к Сашке Крепковскому, он звал, примет. На работу постоянную устроюсь. И нормальная у нас, брат, жизнь с тобой пойдет, понял? А что отволохал тебя - не серчай. И ты меня сделал в поряде. Можно сказать, квиты. Что ж - работать ведь надо. Ведь сам понял. Дурить не надо. Что дурить... Понимать надо. Я-т тоже всяко повидал...
Под навесами в слабом свете ламп стригали работали на столах, стрекотали машинки, овцы толкались массой. Привязанные кони паслись внизу у ручья. На площадке, угадывая в полете мяч, стучали в волейбол.
За воротами попался парнишка в шляпе, бросавший давеча аркан.
- Эка он тебя... Объездил?
- Есть. - Сиверин слез.
- Дай-ка, - алтаец нагловато-хозяйски завладел конем. Умело пустил рысью, тут же вздыбил, развернул, толкнул в галоп, покрутил.
- Не, барахло конь, - пренебрежительно передал Сиверину. - Рыси нет. Трясет сильно. Шаг короткий, - скалил зубы весело-а не шутил.
- Дойду на нем, - сказал Сиверин.
- Конечно, не думай, - смягчился алтаец. - Свежий конь. Тебе быстро не надо. Гнать надо, пасти, чо...
От коновяви Сиверин понес седло к палатке на плече, бренча стременами и пряжками подпруг.
- Жив? - спросил Третьяк. - Ухайдакал он тебя. Но сделал, молодец.
Сиверин заострил полено под кол и с топором пошел обратно.
- На тушенку его, точно, - засмеялись из темноты.
- Са-ам до мясокомбината дойдет, - сказал второй голос.
У ручья конь заторопился и стал пить, звучно екая, отфыркиваясь и переводя дух. Сиверин опустился на колени рядом, со стороны течения, и тоже долго пил. От студеной воды глотка немела и выступало на глазах.
Прикинув место получше, он вбил топором кол, привязал чумбур и снял с коня уздечку. Конь отступил на шаг и жадно захрумкал траву.
Постояв, куря и глядя, Сиверин помочился, и конь тоже пустил струю.
- Мы с тобой договоримся, паря... - улыбнулся.
Заставил себя сдвинуться, в ручье помыл с мылом лицо, осторожно водя по вспухшему и ссаженному, не узнавая руками своих черт. Левое запястье сильно опухло и болело.
Конь пасся, и Сиверин пошел на кухню.
Повар Володя с Толиком-Ковбоем и веттехником шлепали в карты.
Они повернулись и зацокали, качая головами.
- Кушать хочешьпочкой, чтоб напиталось и осело, и, держа кружку брезентовой рабочей рукавицей, пристроил над огнем. Гуща поднялась, выгибаясь, пузырящаяся пена полезла из разломов; Колька снял кружку с огня и накрыл другой, чтоб запарился.
- На-ка, хватани, - протянул Третьяк.
Сиверин закурил, подул, отхлебнул и передал Кольке.
Стригали уже кончили работу, там было темно. Еще несколько костерков горели среди палаток.
Ознакомительная версия.
