— Что ж делать-то? — нервничал Сассияан.
— Отправляться, — буркнул Оскар. ~— Яак, заводи свою музыку.
Шофер запустил мотор и выключил свет. В автобусе стало темно. На улице, перед освещенными дверями Дома культуры, топталась молодежь. Парочки и группы сворачивали на лесную дорогу. Двери затворились, мотор взревел, чихнул, потом ровно застрекотал, и автобус тронулся с места.
— О, судьба, судьба, первое действие, вторая картина, — пропел Корелли и пожаловался: — Меня сегодня окончательно оттеснили на задний план. Пока вы музицировали, я, сидя напротив мужского туалета, нарисовал сорок четыре портрета, а между тем душа моя, душа моя томилась о своем подлинном призвании! — Он вытащил из кармана губную гармонику и прошелся по ней сверху вниз и снизу вверх.
Автобус разворачивался во дворе Дома культуры, Корелли объявил:
— Бетховен! — и даже сыграл несколько тактов из Пятой симфонии. — Каково? — тут же осведомился он, ожидая похвалы.
— Та-та-та-таа! — грозно прогудел Оскар.
— Ах-ах-ах-хаа! — пропищали девушки, кажется, Эне и первая Айме.
Корелли продолжал, плохо ли, хорошо ли — как получалось. К двум женским голосам присоединился третий, четвертый, пятый.
Автобус вывернул на дорогу, фары осветили узкий проселок с блестящими лужами, темные деревья, туннелем смыкавшиеся вверху. На губной гармонике, в сопровождении сопрано и альтов, благодушно звучала мрачная симфония судьбы. Свет окон Дома культуры уже отражался в задних стеклах автобуса.
— Ах ты гос-с-споди боже мой, ну не угодно ли! — вдруг воскликнула Фатьма. — Стойте! Яак, слышишь, затормози!
Пение и музыка стихли, все как по команде оглянулись] назад, я раздвинул висевшие на плечиках платья. Фатьма вскочила с сиденья.
— Мои туфли! — взволнованно крикнула она. — О господи, забыла мешочек с туфлями!
Я молча встал. Пригнувшись, чтобы не стукнуться о потолок, осторожно, стараясь не наступить на чьи-нибудь ноги, я пробрался к передней двери.
— Ох, Пацанка, Пацанка! — проворчал в темноте Сассияан.
— Фатьма! Так ты все время здесь была? А? Ты — о-о! Ну и ну! Фу ты черт! — Конечно, это был Корелли.
— Дьявол, а не девка, — прохрипел Оскар.
Именно в этот момент я вдруг заметил, что общего было между этими тремя людьми. Все они были без голоса.
— Ох уж эта Фатьма! Ох уж эта Пацанка! — насмешливо переговаривались подружки. — На это она мастерица!
Я выскочил под дождь. Выпрямился и побежал к Дому культуры, ощущая на своем загривке около шестнадцати пар глаз.
— Там, где мы сидели, возле скамейки! — зазвенел вдогонку неповторимый голос Фатьмы. Что ни говори, а с таким голосом не пропадешь, не потеряешься. Ох, Фатьма!
Минуты через две я вернулся, бережно держа мешочек Л туфлями. Бодро пробрался к заднему сиденью. Сел и изумился: в] уголке возле окошка Фатьмы не было.
— Положи там, — донесся откуда-то спереди ее голос.
«Так-так-так», — подумал я.
Под звуки губной гармоники Куно и мурлыканье девушек! мы подъехали к лагерю. За это время я сумел мужественно преодолеть недолгую, но острую сердечную боль.
Мы вышли из автобуса.
На поляне, вокруг яркого костра, бродили, стояли и пританцовывали юноши и девушки. Я глубоко вдохнул влажную ночную свежесть. Выводя трели, взвизгивая и хихикая, певицы разбрелись среди деревьев. Один голос перекрывал все остальные — ох, Фатьма!
— Марина, — сказал я, — я завтра поеду с ними.
— Ага, — ответила Марина. — Давай тогда свою командировку, я отошлю ее в Таллин.
Ну, этот разговор позади…
Я пошел переодеваться.
Минут через десять все собрались в большой палатке, стоявшей в стороне, среди кустов орешника и молодых рябинок. Изнутри палатка была выстлана матрацами, подушками и скрученными в жгуты одеялами; посредине возвышались два покрытых бумагой ящика из-под макарон, на них бутерброды и пустая кружка.
С треском расстегнув молнию на куртке, я оглядел помещение. Гости и хозяева сидели дружной семьей, вперемежку.
— Недурное житьишко, братцы, — сказал я и на четвереньках пробрался в дальний угол, где приметил свободное местечко, желто-зеленый свитер и карие глаза. Ох, Фатьма!
Добравшись до цели, я смущенно улыбнулся. Иногда я способен смущаться.
Корелли тут же протянул мне кружку, только что стоявшую на ящике. Она была полна. Я поднес ее к губам и слегка приложился. Потом передал Фатьме. Она посмотрела мне в глаза, давно ни одна молодая женщина не глядела на меня так. Это был пытливый, оценивающий, серьезный, милый взгляд. Не отводя глаз, Фатьма сделала два-три глотка.
— Ты почему так мало выпил? — спросила она подозрительно.
Я виновато улыбнулся.
— Не хочется, — ответил я тихо. Наверное, Фатьма поняла это по-своему, — во всяком случае, выражение ее лица изменилось. — Я обычно не пью. Разве изредка… капельку. — Немного подумав, я добавил: — Вот в студенческие времена — было дело. Иногда даже чересчур. Злоупотреблял. Да, погуляли мы в свое время. Ей-богу!
Это было мое слабое место. Частенько мне приходилось оправдываться. Я вовсе не завзятый трезвенник. Но как объяснишь в компании, что у тебя нет привычки хлопать рюмку за рюмкой и что это не какой-то там принцип, а просто я не люблю спиртного, так же как, например, кто-то не любит помидоров. Конечно, тебе тут же скажут, что это детская болтовня, что это следует рассказать своей бабушке и так далее. Поэтому я и решил намекать на зверские переборы в университете. Это звучало очень правдоподобно, и те, кто не был знаком со мной в студенческие годы, стали уважать меня как человека с характером.
На самом же деле я еще ни разу не был хоть сколько-нибудь порядочно пьян.
Фатьма все еще посматривала на меня с недоверием.
К счастью, я знал много марок и названий вин. У меня был хороший нюх и приличная память. В ней часто застревала всякая бесполезная ерунда, вроде наименований тракторных деталей или даты рождения какого-нибудь никому не известного ботаника.
— Интересно, где это им удалось откопать молдавский коньяк? — спросил я с видом знатока, поворачиваясь к Корелли. И Фатьма, я заметил, сразу успокоилась.
Время летело, летело под парусами, и это было чудесно. Болтали о всяких пустяках. Куно Корелли играл на губной гармонике. Кружка ходила по кругу. Я каждый раз подносил ее к губам и даже раза два пригубил. Должен сказать, что все было сверх ожиданий здорово.
— О-о, эй, ох ты, ребятки! А ведь Оскар сегодня не пел! Я вот-вот окосею и хочу, чтобы Оскар спел нам всем «Розы»! Вы много потеряете, если не услышите! Ах, ох!
Оскар, развалившийся на подушке, мрачно ухмыляясь и потягивая коньяк, посмотрел на Корелли долгим сонным взглядом.
