Хол Клемент - Огненный цикл

Он брел, карабкался, взбирался в зависимости от характера местности, а красное солнце все поднималось, все росло. Вот оно уже начало попятное движение к востоку, и только равномерное движение Аррена на запад могло еще служить ориентиром для Дар Лан Ана. Вероятно, поправки, которые Дар вводил в свой курс, были несколько неопределенные; вероятно, его путь, путь к концу, вообще нельзя было назвать курсом в истинном смысле этого слова, ибо, по мере того как шло время и поднималась температура, его мозг все сильнее одолевали мучительные сигналы жажды, которые слало его тело. Человеческое существо на его месте давно бы уже погибло — умерло и высохло бы до последней капли влаги. Но у Дар Лан Ана не было потовых желёз, его нервные ткани выдерживали температуры, близкие к точке кипения воды, и потому он терял драгоценную жидкость не столь быстро, как человек. Правда, с каждым выдохом вода все же понемногу уходила, и дышать становилось все больнее. Он уже не знал, почему так колышется ландшафт впереди: быть может, дрожит горячий воздух, а быть может, у него что-то со зрением; ему то и дело приходилось наводить на один предмет оба глаза, чтобы удостовериться, что видит он правильно. Выступы скал на короткие мгновения принимали облик живых существ; однажды он поймал себя на том, что сворачивает с пути — обследовать лавовый валун. И долгие секунды прошли, прежде чем он смог убедить себя, что за валуном никто не прячется. Здесь никто не жил; никто не мог двигаться. Звуки, достигавшие его ушей, были просто треском разогретой и лопающейся под солнечным светом лавы. Это он слышал и раньше.

И все-таки определенно какое-то движение было. Может, нужно вернуться и посмотреть?..

Вернуться. Это единственное, чего нельзя делать. Из всех возможных действий это — самое бесполезное. По-настоящему бесполезное. И если уж галлюцинации завладели его мозгом настолько, что могут толкать его на такие поступки, значит, он ближе к концу, чем думал. Пора остановиться и заняться отражателем, пока не утрачен контроль над мышцами.

Он не стал тратить время на бесполезные сожаления, он просто остановился и принялся внимательно оглядываться. В нескольких ярдах от него возвышалась глыба застывшей лавы, выдавленной некогда из коры и поднятой почти вертикально давлением жидких скальных пород снизу. Ее верхний край отстоял от подножия на добрых три ярда, что вдвое превышало рост Дар Лан Ана, но поверхность скалы была достаточно грубая и шершавая, чтобы за нее можно было цепляться когтями, и он подумал, почему бы ему не разложить свои пряжки на вершине.

Он стащил с плеч узел с книгами и прислонил его к горячей скале. Проверил, туго ли затянут узел, и закрепил его у скалы одной из лямок; после лета, вероятно, и здесь пойдут дожди, и Дар не мог позволить, чтобы книги промочило или унесло потоком.

Затем он снял с себя ремни и стал осматривать их одним глазом, в то время как другой глаз был устремлен на верхушку скалы, где он намеревался разложить пряжки. Два или три ремешка оказались лишними, и он положил их возле узла; остальные, с пряжками, он опять затянул на себе, чтобы освободить обе руки.

Как он заметил еще снизу, верхняя поверхность скалы была сильно иззубрена, и ему не составило большого труда закрепить ремни вокруг выступов. Одну пряжку он установил так, чтобы она отражала луч прямо на юг и под небольшим углом к горизонту, другую он предназначил для глаз наблюдателя, пролетающего точно над скалой. Вряд ли, конечно, они смогут привлечь внимание — ведь по-настоящему рассчитывать можно было только на лучи Аррена; красное солнце до и после лета появляется в небе лишь на очень короткое время, а в самое жаркое время воздушные трассы всегда пусты. Но все же это было лучшее, что мог сделать Дар Лан Ан. Когда кусочки металла были уложены так, как ему хотелось, он, прежде чем спуститься, еще раз оглядел окрестности.

Ландшафт перед его затуманенным взором дрожал и колыхался. Ему снова показалось, будто что-то живое скользнуло за валун — тот самый валун, мимо которого он проходил. Он решил, что это галлюцинации, и начал спускаться, сосредоточив все внимание на поиске опоры для рук и ног; ему вовсе не улыбалось провести последние часы жизни в мучениях от боли в сломанных костях — пусть даже все равно уже нет времени устроиться поудобнее.

Он благополучно достиг грунта и после недолгого размышления перетащил узел с книгами в тень. Затем спокойно улегся, положив голову на узел, скрестил руки на груди, закрыл глаза и расслабился. Делать больше было нечего; быть может, веками взлелеянное чувство долга и не было удовлетворено полностью, но даже это чувство не могло больше поставить перед ним никакой задачи.

Было бы невозможно выразить его мысли словами. Без сомнения, ему было жаль умирать раньше своих соплеменников. Очень может быть, что он обозревая черный ландшафт, простиравшийся перед его глазами, и лениво высчитывал, сколько ему еще надо было бы пройти, чтобы остаться в живых. Но все же Дар Лан Ан не был человеком, и впечатления, формировавшие большую часть его мыслей, строились на свойствах зрения и на опыте, разительно отличавшихся от зрения и опыта человеческого существа, а потому никак не могли быть адекватно переведены в терминах человека Земли. И даже Нильс Крюгер, юноша в высшей степени восприимчивый и к тому же изучивший психологию Дара как никто другой, даже он отказывался представить себе, что происходило в сознании Дара с той минуты, когда тот лег умирать, и до того момента, когда он, Крюгер, настиг его.

Дар не услышал, как приблизился юноша, хотя в обычных обстоятельствах обладал достаточно острым слухом. Впрочем, он не был в совершенном забытьи, потому что запах воды заставил его не только открыть глаза, но и вскочить на ноги. Всего секунду взгляд его беспорядочно метался по всем направлениям, а затем оба глаза уставились на существо, которое перебиралось через скалистые обломки в десятке ярдов от него.

Никогда до этой минуты не было у Дар Лан Ана причин усомниться в своей памяти или в здравости своего рассудка, но тут он почувствовал, что либо с памятью, либо с рассудком что-то неладно. Общий вид этого существа был более или менее привычный, но размеры… Оно было на добрый фут выше нормального роста, и это было просто невозможно. Остальные признаки уродства были менее заметны — глаза в передней части лица, клювообразный нарост надо ртом, розоватый цвет кожи вместо фиолетово-черного; но именно рост не вязался решительно ни с чем из того, что хранилось в памяти Дара. Его соплеменники, если не считать жертв случайности, которых приходилось переделывать заново, имели рост не более полутора ярдов, Учителя — чуть менее двух с половиной. А кроме них не было никого, кто ходил бы на двух ногах.