На их свадьбе пять дней гуляла вся Партизанка, так назывался какой-то особый район в Иркутске, где, очевидно, когда-то жили иркутские партизаны или ихние подружки
Когда Лена вышла замуж за Толю, его призвали в армию, и они стали ездить из гарнизона в гарнизон по всему Дальнему Востоку, и на какое-то время задержались на реке Манджурка. Там они впервые в жизни попробовали китайские бананы и ананасы. С отвращением они потом вспоминали китайских уток, которых практичные китайцы откармливали рыбой, поэтому их жирное мясо, сколько его не туши, так и пахло рыбой. Здесь же Толя потерял свою прекрасную шевелюру, а Ленины косы понесли значительный урон. Что-то там было такое, о чем не любят рассказывать военные руководители, которым всегда мало того, что они имеют в арсенале.
Как и подавляющее число тогдашних молодых семей, Толя и Лена были отчаянно бедны. Переезды только усугубляли их нищету. Кроме того, они были средними детьми огромных крестьянских семейств. Во время учебы в институтах им помогали старшие дети, теперь на них ложилась обязанность по обучению младших. Каждая копейка учитывалась ими, и тратилась Леной с серьезными житейскими размышлениями. И еще они оба очень хотели, чтобы Анатолий поскорее демобилизовался из армии, хотели устроить тихую жизнь в каком-нибудь хорошем городе. Лене под завязку хватило сибирской и дальневосточной романтики. Практическая женщина, она хорошо помнила, как их семейство в Сибири в войну выцарапывало из мерзлой земли на чужих огородах гнилую картошку.
Она хотела бы жить в таком месте, которое имело бы более благодатные природные условия, но все же никогда не попало бы в оккупацию. А Толя, чей родной хутор в последнюю войну оккупировали дважды, и вынужденный писать в анкетах "был во время войны на захваченных и оккупированных территориях", целиком в этом был согласен с женой. Но пока они все ездили-ездили, служили-служили…
Курица — не птица,
Монголия — не заграница,
А офицерская жена — не барыня!
Лена очень хотела родить поскорее своих девочку и мальчика, но ее плодовитые родители завели еще одну дочку напоследок, а от папы Анатолия пришло слезное письмо о срочных выплатах налогов, с которыми они не могли справиться сами. И Лена, посылая их родителям денежные переводы, с горькими мыслями все отодвигала встречу со своей девочкой.
По ночам она часто думала об этой девочке. Она должна сделать все, чтобы у маленькой в детстве было все замечательно, а не как у Лены. Еще в институте на третьем курсе, на практике по педиатрии, их водили в показательное детское отделение. Лена впервые увидела там детскую никелированную кроватку, которая потрясла ее своим великолепием. Она твердо решила, что и у ее дочки будет такая же! Нет, она не может рожать на чемоданах в переполненном офицерском бараке!
Они как-то там предохранялись. Понять это могут только те, кто пытался предохраняться в 50-е годы в СССР. А вообще-то, секс — в огромном дощатом бараке с одним титаном на семнадцать семейств с бабками и детьми оставил у Лены на всю жизнь достаточно сильные ощущения.
После демобилизации Толи они стали перебираться поближе к центру страны. Строителю и врачу были везде рады. И вот, они осели в небольшом городе в Предуралье. Здесь им наконец-то дали первое в их жизни отдельное жилье — настоящую однокомнатную квартиру! Хотя она была совсем маленькая, а ее единственное окошко упиралось прямо в трубу районной котельной, и занавески были постоянно в копоти, но какое это было счастье! Их особо не интересовала история этого городка, который вообще-то еще до революции был известен на весь мир своими оружейными производствами, недалеко от их дома даже жил всемирно известный конструктор автоматов. Какое им дело до этого всего? У них была радиола, коллекция пластинок Лещенко на рентгеновских снимках, они были молоды, и их жизнь только начиналась! Теперь даже можно было подумать о маленьком!
* * *
Бывают в жизни грустные дни. Они становятся очень грустными, когда все тянутся и тянутся один за другим месяцами, годами… Молодая чета выяснила, что весь их героический взаимный сексуальный садизм был совершенно напрасен. У Елены, скорее всего, никогда не будет детей. Из-за голода в военном детстве она имела недоразвитые женские органы. Они жили в ожидании чуда, но ожидание затягивалось. Дальнейшая их совместная жизнь была под вопросом. Множество одиноких женщин уже пытались «раскрыть» Лениному мужу глаза. Поэтому она очень нервничала и часто уходила на работу с опухшими от ночных слез глазами.
Как-то Анатолий пришел нетрезвым с работы и сказал, чтобы Лена не переживала, они еще подождут год, а потом уедут туда, где их никто не знает, и возьмут малышку из роддома. Но каждую ночь Лена плакала и звала свою девочку.
Однажды Лену вызвала главврач — знающая, пьющая, курящая, прошедшая фронт баба, и потребовала объяснить, почему она плачет в ординаторской. Выслушав сбивчивый Ленин рассказ, она молча написала ей направление к знаменитой в их городе Калинкиной.
Калинкина была представителем старинного русского рода повитух, ее мать была акушеркой, сама Калинкина тоже стала гинекологом. В их роду женщины рождали, в основном, девочек, которые с детства помогали своим матерям облегчать муки рожениц и повивать младенцев.
Калинкина была тогда не первой молодости, но очень моложавой, жизнерадостной женщиной. Возле нее постоянно были друзья, подруги, малознакомые люди, с которыми она легко сходилась. Калинкина приняла Лену очень хорошо, с энтузиазмом и рвением она стала соображать, как помочь ей родить младенчика. Интересуясь всеми медицинскими новинками, она решила опробовать на Лене некоторые новые тогда гормональные препараты.
Лена оказалась весьма исполнительной и аккуратной пациенткой. Небольшая надежда все-таки была, и она очень старалась. А когда Калинкина после очередного осмотра сказала: "Лен, ты только не волнуйся, особо не надейся, но, по-моему, что-то есть!", они расценили это как общую победу. Правда, обе врачихи хорошо понимали, что выносить ребенка с детской маткой шансов мало.
Анатолий переживал, ликовал, терял надежду и снова верил. Елену мучил жестокий токсикоз. Она очень береглась, ходила только пешком, не пользуясь общественным транспортом. Они теперь все время жевали и нюхали халву. Как ростовский житель, Толя раньше очень любил халву, но после того, как они были беременные, он не мог брать халву в рот лет пять.
Когда Лене бывало совсем плохо, она, намаявшись, старалась заснуть, свернувшись калачиком, поверх покрывала на их кровати. Однажды ей приснился высокий, похожий на китайца человек с длинными черными волосами, собранными в странный пучок. Он, улыбаясь, вглядывался в нее и уважительно кланялся, как бы говоря, что все будет хорошо. Лена проснулась и сообщила мужу: "Толь, я какого-то мужика желтого видела, он мне улыбался!". Анатолий решил, что это верный знак того, что родится мальчик. Они тут же придумали для него замечательное имя — Санька! Так звали Толиного папу. С этого времени все пошло как-то само собой. Токсикоз отступил, аппетит у Лены стал просто замечательный. Оставалось просто ждать.
