Дверь, как и следовало ожидать, была закрыта. Она была тяжелая, массивная, и дверная ручка располагалась высоко, слишком высоко для Книгочея, чтобы дотянуться до неё с пола. Друид толкнул створку, но с таким же успехом он мог попытаться сдвинуть с места каменную стену. Тогда он поднял голову и понял, что ручка, похоже, была сконструирована так, что её следовало было повернуть вниз, и тогда дверь, может быть, и открылась бы. "Если только она не заперта на замок", - мрачно подумал Книгочей, который в полутьме никак не мог разглядеть, есть ли на двери замочная скважина. Он вытянул руку вверх, насколько мог, и кончиками пальцев нащупал прохладный металл. Тогда он рванулся вверх и в последний миг судорожно ухватился за ручку. Она медленно, словно бы нехотя, опустилась, и дверь отворилась внутрь, потащив друида за собой. Петли были хорошо смазаны, дверь открылась бесшумно, и Патрик, придя в себя, решился осторожно выглянуть наружу.
Перед ним тянулся темный коридор, длинный, весь из камня, словно это был высокий замок или, напротив, подземелье. Кое-где, потрескивая, горели свечи, но перед глазами друида по-прежнему все плыло, и он решил идти наобум. Ноги его уже кое-как, но держали, и Книгочей, спотыкаясь и шатаясь, медленно побрел по логову зорзов. "Иди!" - поддержал его голос, который теперь опять зазвучал громче, но, похоже, только у него в голове. Книгочей с досадой мысленно отмахнулся от него.
- Теперь я уже и сам знаю... - вслух пробормотал друид, морщась от головной боли и мысли о Снегире, которая начинала тревожить его все сильнее. То, что голос, зовущий его, принадлежал явно не Казимиру, Книгочей понял сразу. Он шел наобум, не видя себя и не чувствуя холодного камня под ногами. Но силы вновь начали его покидать, и, сделав ещё несколько нетвердых шагов, друид мешком свалился на пол. Тут же раздались звуки шагов, железный лязг оружия, и из-за поворота коридора навстречу лежащему Книгочею вынырнул вооруженный отряд - человек десять светловолосых северян в остроконечных шлемах, с мечами и луками. Они направились к нему, и когда до стражи оставалась всего лишь несколько шагов, Книгочей мысленно попрощался с жизнью и закрыл глаза.
В комнате за дубовой дверью, которую только что покинул Патрик, было тихо. Сюда не проникал ни один звук из коридора, в ней не было никаких окон, кроме небольшого отверстия наверху, достаточного для того, чтобы из него проливался слабый свет. Но его только с большим преувеличением можно было бы назвать светом, и к тому же окно было, увы, слишком маленьким, чтобы из него, к примеру, мог выбраться человек. Куча тряпья в углу комнаты пошевелилась, из неё раздался тихий стон. Затем она заколыхалась, покачнулась и постепенно превратилась в человека довольно-таки плотного телосложения, туго связанного по рукам и ногам. Послышалось тяжелое дыхание, затем урчащие, чмокающие звуки, словно некое жвачное животное дорвалось-таки до любимой кормежки; потом человек замычал, застонал и с силой выплюнул скомканную замусоленную тряпку, которую кто-то щедро запихал ему в рот. Дернувшись несколько раз и тихо чертыхнувшись, связанный на минуту затих, после чего принялся на удивление ловко совершать всем своим дородным телом волнообразные движения, в результате которых он все ближе и ближе подбирался к лежащему слева от него неподвижному телу другого человека. Наконец связанный достиг своей цели и привалился к лежащему боком.
- Патрик... - послышался его свистящий шепот, после чего толстяк судорожно
закашлялся и принялся вновь отплевываться от мелких кусков кляпа, застрявших во рту. - Патрик, очнись, это я, Казимир...
Тело его друга, однако, сохраняло свою неподвижность, и тогда Казимир уперся лежащему в плечо головой, пропахав носом по каменной крошке испещренного трещинами пола. Затем, отфыркиваясь, он с огромным усилием перевернул тело, работая своей крепкой головой как рычагом. В сумраке перед ним проступили резкие черты лица человека: тонкий удлиненный нос, бледные губы, закрытые глаза. Черные смоляные волосы лежащего ниспадали до плеч. Дернувшись из стороны в сторону несколько раз, Казимир вновь подобрался к телу своего друга, с минуту таращился на губы лежащего, едва не касаясь их, однако дыхания не почувствовал и сам приник губами ко лбу того, кого он только что называл Патриком. Лоб его не был совсем уж ледяным, какое-то тепло в теле лежащего ещё таилось, но его явно было недостаточно, в этом слишком хорошо разбирался Казимир Снегирь, зеленый друид, знакомый со смертью накоротке. Тепла уже не было достаточно, чтобы жить Патрику Книгочею, и в сердце Снегиря, застывшего над телом друга, медленно, змеей, вползал могильный холод смерти. Посидев немного, прислушиваясь к собственному горю, Снегирь опустил голову и закрыл глаза, опустившись на пол рядом с телом Книгочея. Теперь он остался один против зорзов. Один в плену. Но зато он, наверное, мог ещё мстить.
ГЛАВА 2.
ИЗБУШКА ПРЕДАТЕЛЯ.
Маленькая избушка на берегу тихого, Домашнего, как окрестил его Март, озера была срублена на совесть, со знанием дела. Вода была совсем рядом, и в кустах возле дома лежала замшелая лодка-плоскодонка, на дне которой источала сомнительные болотные ароматы просочившаяся водица. Окна избушки густо заросли вьюнками и диким виноградом, а в довольно-таки сносной и крепкой крыше темнело отверстие для дымохода. Вот только двери в доме почему-то были сняты - обе створки валялись в траве рядом с дверным проемом, возле покосившихся ступенек.
Внутри избушка, несмотря на свой порядком запущенный вид, была довольно уютная; было только непонятно, когда её покинули хозяева: повсюду, кроме маленькой кухоньки, лежал густой слой пыли. Зато в подполе, люк которого Эгле нашла сразу, словно это был её собственный дом, друиды обнаружили настоящее изобилие съестных припасов. Тщательно увязанные мешки с крупой, бочонок с медом, соль, какая-то сероватая мука неопределенного происхождения и ещё кое-какие продукты, которые могут долго не портиться и не плесневеть, - все это давало друидам возможность в первые дни не умереть с голоду на острове, который покуда представлялся Яну необитаемым. Впрочем, Травник предположил, что на остров могли иногда заходить рыбаки, а в охотницких и рыбацких обычаях всегда было оставлять небольшой запас еды и кресало для огня в тайниках на лесных заимках или в старых избушках, невесть когда и кем срубленных. Их было немало на диких северных островах. Нашлись в подполе и несколько связок длинных свечей, правда, порядком изломанных, но вполне годных. Так что так или иначе, а у Яна, порядком приунывшего после безрезультатных блужданий по комариным лесам и обветренным скалам, стало немного спокойнее на душе, появилось чувство уверенности, чего нельзя было сказать об Эгле и Збышеке. Но если девушка, поворчав немного для виду о том, что теперь придется наводить порядок в этом запущенном хлеву, сразу принялась хлопотать по хозяйству, прибираться и приводить избушку в порядок, тихо напевая какой-то грустный мотивчик, то Март молча уселся за стол и принялся мрачно ковырять ногтем струганные доски. Они и без того были порядком изрезаны многочисленными зарубками и испещрены царапинами - видать, уже сиживали за этим столом постояльцы, из тех, что вечно пребывают не в духе. Травник, не обращая внимания на Марта, который уже напоминала мрачную черную тучу, сосредоточенно обследовал избу, каждый её уголок, только ещё стены не простучал. Наконец Эгле довольно невежливо согнала Марта с колченогой табуретки, вручила ему помятое ведро, которое она отыскала в подполе, и отправила за водой. Тот подчинился, но по угрюмому взгляду, которым Збышек одарил девушку, Коростель понял: неприятного разговора не миновать. Причиной его было давешнее решение Травника остаться на острове, которое и привело их в эту избушку. Ян сокрушенно вздохнул и принялся помогать Эгле хозяйничать на кухне, однако вскоре едва не схватил оплеуху, увернулся от шлепка мокрой тряпкой и под гневные требования не путаться под ногами выскочил из избы как ошпаренный. Смущенный и обуреваемый уязвленной гордостью бывшего домоседа, Ян неспешно побрел к озеру, благо оно было рядом и от него за версту веяло покоем и тишиной лесной воды.
