— Водки дай, — отставив коктейль, потребовал он у Зимули.
— А потому, что кое-кто решил, что умирать вовсе не следует, — продолжал, как ни в чём не бывало Хомоед. — Для этого надо исказить генную матрицу, чтобы тело перестало быть доступным инфернальным службам. Но если тело сделается уродом с изменённой генной матрицей, человечеству настанет каюк. Потомство такое тело не даст. Потому что в генной матрице заложен доступ ко всем готовым к реализации телам. Стоит эту связь поколений разорвать, и телу никогда не дать потомства, то есть не получить из хранилища завхоза новых тел. Представляете, какая проблема назревает у нашего завхоза? А тут как на заказ ещё головная боль — ваш случай, Игорь Святополкович. Вот Теодорих и нервничает. Согласитесь, его можно понять. Гляжу я на Игорька — дурак будет, если с таким солидным, на века вечные сработанным телом расстанется. А потом, всё одно — подопрёт очередь на воплощение, извольте новое тело получать. Всучат третий сорт. В отделе снабжения ловкач на ловкаче. Им человеческие комплексы неинтересны. А между тем, стоящие в очереди на воплощение привередливы до крайности. Вот религия раньше позволяла как следует тело подобрать, телом воспользоваться, а затем, спокойно, солидно с ним расстаться. Потому что позволяла людям не к завхозам всяким апеллировать, и уж тем более к их замам, а к структурам куда как выше! Ныне — свинство одно. Мир гибнет. Относительный, полный иллюзорных форм, катится к своему концу. — Хомоед скорбно закатил глаза к потолку.
«По-моему, он нас за идиотов держит», — подумал Игорёк.
— Псих ненормальный, — фыркнула Зимуля.
Она уже допивала второй фужер и пребывала в некотором отупении.
— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Артемий. — Давай определяться, и ауфвидерзейн.
— Это пускай он определяется. Я всё сказал, — ответил Хомоед.
— Давай, Игорёша, определяйся. Терпеть этого дегенерата я больше не могу.
— Ну, я не знаю… — пробормотал Игорёк. — А как его выпроводишь?
— Просто по башке настучим и выкинем.
— Я пас. Я того, не знаю, может он и в самом деле того? До него ещё один был. Завхоз. Тоже про тело разные истории рассказывал.
— Ну, брат, всё ясно — разводят тебя по-умному. Это у них шайка. Им наше бабло нужно.
— И вовсе никакие не деньги, — искренне обиделся Хомоед и достал из кармана плаща пачку стодолларовых купюр. — У меня их что тех огурцов в бочке. Могу поделиться.
И достал вторую пачку, такую же аппетитную.
— Если не гордые — пользуйтесь. Дар!
Вслед за первыми двумя на журнальный столик шмякнулась и третья пачка. У лахудры Зимули отвисла челюсть. Она испытывала постоянное стеснение в финансах, оттого что Артемий был прижимистым бойфрендом. Зимуля со всей ясностью видела, что если сейчас же не возьмёт эти пачки, то будет круглой дурой. Ясно же — в каждой десять тысяч «зелёных». У неё, Зимули, глаз — алмаз.
— Кукла, небось? — с плохо скрываемой ненавистью спросил Артемий.
— У тебя, хозяин, в кабинете машинка стоит. Пойди, проверь, — с прежней непосредственностью посоветовал Весёлый Джафар.
В кабинете, закрытом от всех на ключ, кроме тайного сейфа с документами и сбережениями, стоял самый современный аппарат для выявления фальшивой валюты.
Зимуля сгребла со стола все три пачки и потребовала:
— Папочка, дай кисуле золотой ключик.
— На, воспользуйся.
Артемия не на шутку заколбасило, что за фраер такой пачками сорит у него дома и не боится разоблачения? И откуда он знает про аппарат в кабинете? Неужели Игорёк, козлина, подобрал ключ, и сейчас с этим придуром работает в паре? «Сделают они меня. Дела хреновые. Этот весельчак-клоун гипнотизирует. А у Игорька газовый пистолет при себе, он уже намекал насчёт глаза». Одним словом, картина событий представлялась Артемию всё более пугающей. «Чего ему не хватает? Я ему мало бабла, что ли, сгружаю? — думал он, пока Зимуля, уединившись в кабинете, проверяла деньги. — А может, всё это — первоапрельская шутка? Ну-ну».
Наконец рыжая шалава появилась в столовой; ни на кого не глядя, вернулась за стойку бара и принялась как ни в чём не бывало потягивать коктейль. Пачек при ней уже не было.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Артемий.
— Все фальшивые, — фальшивым голосом ответила Зимуля.
— Ну и чё? — с напряжением в голосе обратился Артемий к Хомоеду.
— Если они, голубушка, фальшивые, — осуждающе покачал головой Весёлый Джафар, — зачем же вы спрятали их в сумочку, что висит в прихожей?
— Ой, ну я не знаю, — обиделась Зимуля. — Ну, в самом деле. Ты их выбросил — я подобрала. Какие ещё разговоры?
— Так они настоящие! — дошло до Артемия. Вариант с бандой грабителей-гипнотизёров терял доказательную базу.
— Ну, настоящие, — ещё больше обиделась Зимуля. — Ты мне когда-нибудь на десять штук хоть что-нибудь дарил?
— Перебьёшься, — вырвалось у Артемия.
— Ну и иди, гуляй. Мои они. Понял?
— Ребята, ребята, не ссорьтесь, — подал голос Игорёк. Нового поворота темы, озадачившего друзей, он не понимал. Он всё больше и больше думал о полуночи и обещании завхоза. Ведь духи, которыми навонял завхоз, побуждали реципиента, в нашем случае — Игорька, поверить в аренду тела и безбрежную, полную интригующих загадок жизнь во Вселенной. С приближением полуночи действие духов делалось всё сильнее и необоримее.
Игорьку уже было интересно: что там, за гранью мира? Наверное, ещё больший мир? Наверное, и в самом деле — Вселенная. Только почему завхоз? Зачем Вселенной такой мелкий, невзрачный завхоз? Что за должность такая невнятная? А расстаться с телом — это больно, наверное? Или нет?
Игорёк очень боялся боли. Игорёк всего боялся. Оттого посещал спортклуб, качался на тренажерах. И полагал, что это помогает, придаёт уверенности в себе. Он пил и витамины, и родниковую воду, и биоактивные добавки в пищу. А выходит, что плодами его усилий воспользуется, как говорил Хомоед, какой-нибудь бомж. При мысли об этом неведомом бомже Игорёк скривился. Он был крайне брезглив и чистоплотен, и боялся упасть на дно общества. А тело — это как ни крути, часть его, Игорька, личности. И если подумать, не такая уж немаловажная часть. Очень даже немаловажная. Цены этому телу нет.
Милые друзья, между тем, уже вовсю орали друг на друга. В ход пошли выкрикиваемые с дегенеративными интонациями и подвизгиваниями «старый козёл», «старая шлюха», «пердун, импотент, дурак», не говоря уже о разнообразных матюгах. Между тем, и «старому козлу», и «старой шлюхе» было не многим более тридцатника.
