Герман сидел рядом с ней, слушал, подперев лоб ладонью. Несколько раз он исподлобья взглянул на меня.
И еще два глаза — два сияющих глаза — были устремлены на меня. Я старалась не смотреть на Алешу.
Когда Тина села, Шандор обратился к ней:
— Согласен с вами, что мои высказывания об источниках тау-энергии — не более чем гипотеза. Но, скажите на милость, какими расчетами вы подтвердите, что те крохи тау-излучения, которые доходят до нас…
— Полагаю, — перебил его Герман, — товарищу Саллаи известно, что центр Галактики укрыт от нас газо-пылевыми облаками. Поэтому достоверно мы может утверждать лишь одно: двадцать пять тысяч лет назад произошел интенсивный выброс сгустков материи из ядра…
— Я спрашиваю Тину, — сухо сказал Шандор.
— Что и привело к усилению потока тау-частиц, — продолжал Герман. — Но что дает вам основание считать это явление общеметагалактической закономерностью? Почему Веригин и вы, товарищ Саллаи, настаиваете на явной ошибке поспешного обобщения? А я вот не убежден, что идет образование новой звезды. Почему бы не связать явление с разумной жизнью, которая…
— Простите, но я спрашиваю Тину, — повторил Шандор. — Ваша гипотеза о высокоразвитых мирах в центральных областях Галактики нам известна…
Но Германа уже нельзя было остановить. Насколько я поняла, он связывал явление с неким экспериментом неких обитателей центра Галактики — с гигантским накоплением энергии, что ли.
— А что думаете об этом вы, Тина? — спросил Веригин.
Она помигала на него, чуть слышно ответила:
— Я… я согласна с Германом.
— Веригин, при всем моем к нему уважении, громоздит ошибку на ошибку, — заявил Герман и вдруг развернул рулончик цветного пластика. — Вот своего рода регистр его заблуждений, я изобразил их схематически..
Так. Теперь он принялся за Веригина…
Костя выслушал его до конца, не перебивая. Потом он поднялся, негромко сказал:
— Хотел бы я знать, Герман Скрипкин, по какому праву ты присвоил себе роль непогрешимого судьи?
— Я отметаю эти дивергенции! — запальчиво выкрикнул Герман. — Говори по существу вопроса.
— Это по существу! — раздался громовой бас Виктора Доли. — Прекратите нападать на исследователей. Время крикливых разоблачений, знаете ли, давно миновало…
— Постой, Виктор, — сказал Веригин. — Существо вопроса, Герман, в том, что ты — в плену собственной схемы, под которую усердно подгоняешь науку. Именно отсюда твоя нетерпимость, твоя неистовая самовлюбленность…
— Правильно! — гаркнул Доля. — Ошибаться может каждый, но не надо лезть!
Сегодня в семнадцать сорок по земному времени на корабле «Юрий Гагарин» ушел в Пространство Алеша.
Полноземлие кончается, на земной диск наползает тень.
У ребят неважное настроение. Даже ласковый Джи удрученно улыбается. За обедом я спросила его, что с ним стряслось. Джи промолчал, за него ответил Эриксон:
— Наш друг Скрипкин обозвал его работу о релятивистских электронах чушью. — И добавил, хлопнув Джи по плечу: — Не горюй, человек. Не для Скрипкина вперяем мы, как сказал поэт, пытливый взгляд в звездный лик Вселенной.
— Завтра он улетит на Землю, — буркнул Веригин.
— И воцарится на Луне мир, в человецех благоволение, — подхватил Эриксон. — Пойду-ка я починю линию общей связи. Где мой любимый тестер?
После обеда Веригин зашел ко мне в медпункт выпить экстракту. Я спросила, нет ли новых сообщений с «Гагарина».
— Разгоняется, — ответил он между двумя глотками.
Я видела, что он занят своими мыслями — о тау-частицах, конечно. А я думала об Алеше. Давно уже мне не было так радостно — и так жутко…
Вдруг в динамике щелкнуло, мы услышали взволнованный высокий голос:
— … Невозможно. Ты всех восстановил против себя, даже Костю.
— Они не любят, когда им говорят правду, — отозвался угрюмый голос Германа.
Мы с Веригиным остолбенели. Это Свен починил линию, и те двое говорят в Катиной кабинете при включенном микрофоне…
— Я больше не могу! — В голосе Тины послышались слезы. — Не хочу больше подписывать твои умные статьи и выступать по твоим шпаргалкам. Это обман!
— Я делаю это для тебя. Тина…
— Нет! Просто ты хочешь что-то доказать кому-то! — Она всхлипнула.
Веригин шагнул к динамику, резко выключил его.
— Жаль мне его, — проговорил он, помолчав, и нервно потер лоб.
— Она от него не уйдет, — сказала я.
— Может быть… Но все равно, он будет наказан самым страшным наказанием — одиночеством.
