— А что грузить? — спрашивает Мартин.
— Может, рыбу, может, пшеницу. На серебро не поставлю. Слитки с рудников полицейские сами будут грузить.
— Почему такой почет серебру? — смеется Мартин.
Человек в синей куртке сердито хмурится.
— Почет серебру… — укоризненно повторяет он. — Самый драгоценный металл. Украдешь слиток — в цилиндре будешь ходить.
Ходить в цилиндрах мы не собираемся, красть слитки тоже. Потому соглашаемся на пять франков в день. Надо же где-нибудь добывать деньги: полтинники, оставшиеся у Мартина, могут в конце концов навлечь на нас неприятности.
Между тем наш новый знакомый затрагивает еще один непраздный вопрос:
— У старины Вильсона в ресторации «Веселый петух» есть номера для постояльцев. Два шага отсюда. Скажите, что Фляшон прислал. И ночевка и выпивка обеспечены даже в кредит, если я поручился. Не задерживайтесь, ребята, пока народу в салуне кот наплакал. — Он пожимает нам руки большой мозолистой лапой бывшего грузчика и удаляется не оглядываясь.
Его мы находим действительно в двух шагах на главной улице. Он висит над длинным крыльцом без всякой вывески, вычеканенный из меди, тускло-золотистый на здешнем поджаривающем человека солнце. На крыльце, лежат два детины с лицами, прикрытыми ковбойскими шляпами. Их можно принять за мертвецов, но они всего лишь мертвецки пьяны.
Мы осторожно обходим их и, толкнув дверь, попадаем в длинный полутемный зал ресторации. Здесь полтора десятка столиков и стойка, обитая жестью. Столы почти все пусты, за исключением двух-трех, за которыми сидят парни, обросшие колючей щетиной вроде нас или отрастившие уже лохматые бороды, и пьют что-то темное — виски или пиво. На нас они не обращают никакого внимания. Мы на них тоже.
Не спеша подходим к стойке.
— Два виски, — говорит Мартин, небрежно бросая на жестяную стойку монетку в двадцать сантимов.
— Два виски требуешь, так и плати вдвое, — отвечает старик, хозяин заведения.
Мартин добавляет еще одну монетку. Так мы учимся здешнему счету.
— А как насчет ночлега, папаша? — спрашиваю я. Старик долго глядит на нас, как бы оценивая нашу кредитоспособность.
— Есть комната с кроватью, — шепелявит он. — Больше трех человек лежать в кровати не разрешается.
— Нас только двое, папаша.
— Все одно три франка, и деньги вперед.
— Мы от Фляшона, папаша.
Старик добреет, открывая беззубые десны.
— Значит, завтра с утра на погрузку? Пароход пришел из Вудвилля, знаю. Что ж, можно подождать до расчета с Фляшоном. Ужинать будете?
Ужинаем молча, хотя поговорить есть о чем. Что мы знаем о мире, куда забросила нас судьба? Что пирожок стоит пять сантимов, а полбокала виски с теплым лимонадом — двадцать? Что за десять часов работы мы получим по пять франков, из которых три нужно отдать за квартиру? Да и вообще что можно узнать об окружающем тебя мире, если целый день таскать на спине мешки с зерном или углем, а ночь спать без просыпа на гнилой соломе.
— Хорошо бы уехать отсюда на этом же марктвеновском пароходике, рассуждает вслух Мартин.
— Интересно, сколько стоит билет до Вудвилля?
— Посчитай еще дорогу от Вудвилля до Города.
— Ты думаешь все-таки добраться до Города?
— Не век же мы будем торчать в Сильвервилле, — говорю я.
— А кого будем искать в Городе? — вздыхает Мартин. — Может, кто жив остался?..
Утром мы находим Фляшона там же, где видели его и вчера, он по-приятельски подмигивает нам, и минут через пять мы получаем всю экипировку грузчика: мешок из дерюги с двумя дырками для головы и рук и пару деревянных крючьев на спину. Шляпы надежно защищают от солнца, а крючья прочно закрепляются на плечах.
— Ну а теперь на речной причал. Там сейчас начнется погрузка, — командует Фляшон.
Мы становимся в цепь таких же грузчиков к длинным штабелям мешков с пшеницей. В каждом мешке не меньше сорока килограммов. С трудом взваливаем его на спину, помогая друг другу. Так же работают и соседи, шагающие, согнувшись, с мешками по деревянным сходням к трюму парохода. Трюм неглубок, и мешки складывают внизу под командой какого-нибудь другого Фляшона. Все работают молча, не слышно ни шуток, ни смеха, ни ругани, только кряхтят и тяжело дышат. Мартину, идущему впереди, легче, чем мне, он сильнее, я же через час задыхаюсь, уже нет сил взвалить мешок на крючья, вот-вот упаду. Сосед сзади советует дружески: «Обожди чуток, пропусти цепь, отдохни. С непривычки всегда трудно, потом втянешься». Но я понимаю, что легче не будет, десять часов не вытяну.
Через два часа, когда объявляют перекур, я уже лежу на мешках полутрупом. Наши соседи, молчаливый Пит и весельчак Луи, угощают нас самодельными, скрученными из табачного листа сигаретами. Оба они студенты из города, приехавших сюда подработать во время каникул.
— Я говорил: не сгибайтесь, — советует мне Луи. — Мешок не так прижимает.
Зато память пришибло.
Луи не понимает.
— А что забыл?
— Все. И год, и месяц, и день. Помоги вспомнить.
— Серьезно?
— Вполне серьезно. Подскажи.
— Год семьдесят первый. Четырнадцатое июля. Пятница. Неужели забыл?
— Смешно, правда? Даже имя забыл. Только сейчас и вспомнил. Я Жорж Ано, а он, — я указал на Мартина, — Дональд Мартин, или просто Дон.
— А мы — Луи Ренье и Пит Селби. Кончаем политехничку. В ближайшее воскресенье уезжаем на «Гекльберри Финне». В Городе к выборам работа найдется…
Я не успел перебить и спросить, что за выборы, как Луи уже продолжал:
— Разыщите нас — поможем. А найти легче легкого. Американский сектор, Сэнд-стрит, общежитие политехнички. Фляшон машет руками и что-то кричит. Вероятно, что передышка окончена. Снова мешки тяжело пригибают к земле, ломит плечи, трудно дышать. Фляшон сам отправляет нас восвояси: «На сегодня хватит, а то завтра не встанете». И платит каждому по три франка.
Вечером расплачиваемся с Вильсоном, мгновенно добреющим и расплывающимся в улыбке. Даже лысина его, кажется, сияет ярче, а нас выразительно приглашают к столу и вместо холодных котлет подают жаркое из свиной тушенки с бобами. «По заказчикам и заказ», — не устает повторять хозяин: словарь его, видимо, совсем не богат. Но мне и снайдерского изобилия мало: надо восстанавливать силы, и я тут же заказываю еще одну порцию жаркого и пива.
— Жаль только, что Луи и Пит уезжают, — говорю я. — Теряем надежный источник информации.
— И надежных друзей, — добавляет Мартин.
Салун постепенно заполняется, и вскоре все столы уже заняты. Портовики и матросы, которые и здесь ходят в тельняшках, усатые парни в соломенных сомбреро, фермеры в грязных широкополых шляпке, женщины с белыми от густой пудры лицами. Из соседней комнаты доносится стук бильярдных шаров, чей-то смех и возгласы: «Пять!», «Десять», «Плюс десять», «Отвечаю». Соображаю, что в соседнем зале идет игра. Может быть, крупная.
