Коглен поднялся с нарочитой медлительностью.
— Думаю, нам не помешает еще выпить.
Он взял стаканы и вышел из комнаты, но это не помогло ему собраться с мыслями. Он поймал себя на том, что проклинает Дюваля с Галилем — зачем они вообще появились на свет, зачем они принесли в его жизнь такую загадку. Он не писал этих слов — но никто другой не мог их написать. А он видел их собственными глазами!
Внезапно ему пришло в голову, что он понятия не имеет, о чем эта надпись и что с ней делать.
Он наполнил стаканы и вернулся в гостиную. Дюваль все так же сидел, спрятав лицо в ладонях. Галиль, который успел закурить вторую сигарету, разглядывал пепел с выражением крайнего расстройства на лице. Коглен поставил стаканы на стол.
— Я не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме меня, мог оставить эту надпись, — решительно начал он, — но я не припомню, чтобы я это писал, и не имею ни малейшего представления, что все это значит. Поскольку вы принесли сюда эту книгу, у вас должны быть какие-то мысли.
— Нет, — ответил Галиль. — Я задал вам единственный напрашивавшийся в этой ситуации вопрос. Вы не были в двенадцатом столетии? Я так понимаю, что не были. И у меня такое впечатление, что у вас нет никаких планов на этот счет.
— Никаких планов — это еще слабо сказано, — с иронией отозвался Коглен. — Уж и не знаю, где мне хотелось бы оказаться меньше.
Галиль взмахнул сигаретой, и с ее кончика осыпался пепел.
— Как полицейский, я не мог не обратить внимание на упоминание о том, что кто-то умрет, возможно, даже будет убит. Это напрямую меня касается. И как философа в том числе. Как в полицейской работе, так и в философии подчас необходимо принять в качестве посылки нечто абсурдное — чтобы вывести из него разумное заключение. Я хотел бы это проделать.
— Ради бога, — сухо ответил Коглен.
— Однако в настоящий момент, — продолжал Галиль, снова взмахнув сигаретой, — вы пока что не имеете никакого представления о готовящемся покушении на жизнь мистера Мэннерда. На большом пальце вашей руки нет шрама, и вы не ожидаете, что он там появится. И о существовании, скажем так, некоего «устройства» в доме восемьдесят по улице Хусейна вам ничего не известно. Верно?
— Совершенно, — признал Коглен.
— Значит, если у вас появится шрам, вы оставите, или, вернее, уже оставили, эти отпечатки пальцев когда-то в будущем, когда вам станет известно об угрожающей мистеру Мэннерду опасности и о каком-то устройстве по адресу: улица Хусейна, дом восемьдесят. Таким образом…
— Се n'est pas logique! — яростно повторил Дюваль.
— Нет, это вполне логично, — спокойно заметил Галиль. — Единственный изъян в том, что это противоречит здравому смыслу. Из всего вышесказанного следует логический вывод, что когда в будущем мистеру Коглену станет известно нечто важное, он захочет сообщить об этом себе нынешнему. Он захочет — может быть, уже на следующей неделе — известить себя сегодняшнего, что мистер Мэннерд в опасности и что на улице Хусейна, восемьдесят, в задней комнате на втором этаже, находится какое-то устройство. И он это сделает. И записка на форзаце древней книги станет тем средством, при помощи которого он передаст информацию самому себе.
— Вы не можете в это верить! — воскликнул Коглен.
— Я и не утверждаю, что верю в это, — улыбнулся Галиль. — Но мне кажется, имеет смысл заглянуть на улицу Хусейна. Я не вижу никакого другого выхода!
— Почему бы не рассказать обо всем этом Мэннерду? — сухо осведомился Коглен.
— Он примет меня за сумасшедшего, — столь же сухо ответил турок. — И не без основания. Честно говоря, я и сам себя подозреваю.
— Я расскажу ему все как есть, — решил Коглен. — Сегодня я ужинаю с ним и его дочерью. По крайней мере, будет о чем поговорить. — Он взглянул на часы. — Мне уже пора.
Лейтенант Галиль вежливо поднялся. Дюваль отнял руки от лица и тоже встал. Вид у него был еще более изнуренный, чем в начале разговора. У Коглена вдруг мелькнула мысль.
— Скажите, месье Дюваль, — спросил он с любопытством, — а что побудило вас оторвать приклеенную страницу, когда вы нашли книгу?
Дюваль развел руками. Галиль снова перевернул обложку и расправил форзац. На видимой стороне была пометка из пяти-шести строк. Написано было по-гречески, и Коглен не мог понять что. Но, судя по расположению, эту пометку сделал кто-то из бывших владельцев книги, а вовсе не переписчик.
— Мой переводчик и месье Дюваль сходятся во мнениях, — сказал Галиль. — Оба говорят, что здесь написано: «Эта книга побывала за ледяной границей бытия и вернулась обратно, неся на себе записи посвященных, которые справлялись об Аполлонии». Я не имею ни малейшего понятия, что это значит, и месье Дюваль тоже, но он стал искать другие записи. Когда он заметил, что одна страница форзаца приклеена, он отделил ее от обложки — и вы видите, что из этого получилось.
— Не знаю, что это за посвященные и что такое «ледяная граница бытия», равно как и его теплая граница. Зато я знаю одного Аполлония. Думаю, он грек, но сам он именует себя неоплатонистом, как будто это национальность, и утверждает, что родом откуда-то с Аравийского полуострова. Он пытается уговорить Мэннерда финансировать его политические махинации. Но это не может быть о нем. Запись сделана восемь веков назад!
— Про вас ведь написано, — возразил Галиль. — И про мистера Мэннерда. И про дом номер восемьдесят по улице Хусейна. Думаю, мы с мистером Дювалем наведаемся по этому адресу и посмотрим, поможет это раскрыть тайну или только запутает следы.
Дюваль вдруг затряс головой.
— Нет! — с каким-то жалобным неистовством воскликнул он. — Это невозможно! Одна мысль об этом сводит с ума! Мистер Коглен, давайте все забудем. Прошу прощения за вторжение. Я надеялся найти хоть какое-то правдоподобное объяснение. Теперь я умываю руки. Поеду обратно в Париж и сделаю вид, что этого никогда не происходило!
Коглен не поверил ему, но ничего не ответил.
— Надеюсь, — мягко сказал Галиль, — вы еще измените свое мнение. — Он двинулся к двери, француз — следом. — Отказаться от расследования на таком этапе было бы смерти подобно.
— Смерти подобно? — переспросил Коглен.
— Лично я, — признался Галиль, — умер бы от любопытства.
Он помахал рукой и вышел, увлекая за собой Дюваля. Коглен принялся одеваться к ужину с Лори и ее отцом в отеле «Петра». Но все это время с его лба не сходили морщины сердитого недоумения.
II
Такси в Стамбуле водят исключительно маньяки, которым турецкая полиция по какой-то необъяснимой причине позволяет оставаться на свободе. Машиной, в которой Коглен ехал к отелю «Петра», управлял турок с очень смуглой кожей, очень белыми зубами и твердым убеждением, что судьба всех пешеходов до единого находится в руках Аллаха, поэтому он лично может о них не тревожиться. По счастью, автомобиль был оборудован необычайно громким клаксоном и шофер, похоже, искренне наслаждался его ревом. Так что Коглен на бешеной скорости несся по немыслимо узким улочкам, заполненным пешеходами, которые в ужасе шарахались от гудка и тем самым избегали бесславной гибели под колесами такси.
