Олегу вдруг стало любопытно, что это за парочка устроилась у него на кухне и чем вся эта ерунда закончится. Чтобы как-то себя занять, он взял с тарелки бутерброд и изрядно откусил.
— Превосходно! — констатировал бородатый. — Умная физиономия — половина успеха. Ведь пробка пробкой, а как держится! Молодец, Шорохов.
Определить возраст мужчины мешала теперь не только борода, но и лысина, однако первое впечатление было верным; что-то около полтинника. Брови у него тоже поседели, и тоже частично, а от носа к уголкам губ пролегли две глубочайшие складки. Лицо же было не просто широким, а скорее даже мясистым. Погасшая трубка все еще торчала во рту — гость ее не зажигал, но продолжал изредка затягиваться, извлекая из мундштука глухой свист.
— Кушай, Шорохов, кушай, — предложил он душевно.
Олег перестал жевать и с трудом проглотил.
— Василий Вениаминович, по-моему, его можно открывать, — заметила Ася.
— Открывай, Василий Вениаминович, — подтвердил Олег. — Или башку тебе расшибу.
— Я пока переоденусь, — сообщила Ася, направляясь в комнату.
Олег тревожно посмотрел ей вслед.
Мужчина, лукаво поиграв бровями, откинул левую полу пальто, под которой оказался черный ремень с тремя узкими вертикальными карманами. Из ремня он извлек нечто продолговатое, похожее на алюминиевый футляр от сигары.
— Ну? — выдавил Олег. — Вам тут курительная комната, или что?…
— Или что… — ласково ответил мужчина. Олег вздрогнул и моргнул.
Блондинка отодвинула пустую чашку и затушила сигарету. Шорохов покосился на пепельницу — там лежало шесть длинных окурков от дамского “Салема”.
Ася, в сапожках и в шубе, о чем-то разговаривала с Василием Вениаминовичем. Тот, попыхивая трубкой, выпускал сизые клубы дыма. Беседовали они, вероятно, уже минут пятнадцать. Да, четверть часа — это минимум. После импульса из мнемокорректора быстрее не очнешься.
— Пардон за “башку”, Василий Вениаминович, — сказал Олег.
— Ничего, ничего, я от “закрытых” и не такое слышал. Ты умница, Шорохов, Мои поздравления. У тебя на редкость устойчивый психотип.
— Или на редкость пофигистический, — добавила Ася.
— Одевайся, и поехали. — Василий Вениаминович налил себе чая и взял с тарелки последний бутерброд.
Корректор он уже спрятал обратно в ремень. Впрочем, сам куратор учебной группы Лопатин назвал бы его “мнемокорректором импульсным”, но, кроме него, этих премудростей никто не выговаривал. “Корректор” — вполне приличное слово, пусть и не совсем точное.
— Шорохов! — окликнул Олега Лопатин. — Ты что, действительно снегу не удивился?
— Почему же? Удивился…
— А с виду как будто не очень.
— У меня и другие удивления были…
— Правильно, что ты на девушке внимание зафиксировал, — похвалил Василий Вениаминович. — Чем ближе к бытовухе, тем лучше. И что время по телефону узнал — тоже правильно. С глупыми расспросами не полез, молодчина.
— Только имя мое требовал, — фыркнула Ася. — Семь раз!
— А тебе самой голых мужиков не подсовывали? — огрызнулся Олег.
— Ты себя, что ли, предлагаешь? Прелесть какая…
— Иди, Шорохов, иди, — велел Лопатин. — Вы еще поругайтесь тут! Каждому по двадцать лет закрою, оба у меня в детский сад отправитесь!
Олег вошел в комнату и, увидев будильник на телевизоре, раздосадованно щелкнул пальцами. Часы всегда стояли возле кровати. Зачем переставил?…
Отодвинув зеркальную дверь шкафа-купе, он порылся в постельном белье и вытащил свою одежду. В июле ее еще не было: эти джинсы, этот свитер и все прочее появилось у Олега значительно позже, потому он и закопал их поглубже. В июле у него много чего не было. И многое было по-другому. Да практически все. Вот и часы… Надо же, забыл, где они должны стоять… Конечно, здесь, ближе к подушке. Чтоб не прыгать через комнату, а “хлоп!”… врезать по пимпочке ладонью — движение отточенное, ни за что не промахнешься. Странно. Забыл, где стояли… Сегодня он должен был это вспомнить. Вчера — другое дело, вчера он помнил лишние полгода с июля по декабрь, но сегодня ему их “закрыли”, и эта квартира, вместе с душным летом, вместе с проклятым будильником, для него превратилась в единственное и неповторимое “сейчас”.
Заключительный тест мало кто проходил с первого раза. На этом незатейливом испытании сыпались и лучшие, и худшие — сыпались, возвращаясь на переподготовку целыми группами. Шорохов шел последним в списке — такая уж фамилия, — и он почти не надеялся на успех. После провала одиннадцати сокурсников двенадцатому остается уповать лишь на чудо.
Собственно, на него Олег и уповал, заранее зная, что готовиться бесполезно, поскольку тест выявляет не то, что человек усвоил, а то, как он изменился. Все, что Олег узнал за последние полгода, и сами эти шесть месяцев жизни, были заперты в блокированном секторе памяти, ему же осталась интуиция и рефлексы. Способность быстро сориентироваться и не впасть в истерику. Или неспособность — у кого как…
Тактика, психология, спецоборудование, по старинке называемое “матчастью”, — все это могло помочь, но только при условии, что человек будет находиться в здравом уме. С памятью дело обстоит гораздо хуже.
Пока Олег натягивал джинсы, его не покидало ощущение, что он все же допустил какую-то ошибку. Он не мог поверить, что это окажется так просто, — не сам тест, о котором он уже был наслышан, а его выполнение. Судя по отзыву Лопатина, весьма успешное. А он всего-то и сделал, что посмотрел в окно, увидел июльский снег и тихо ошалел. Или нет… сначала увидел Асю в ванной. И тоже ошалел…
Ася сказала: “Время, земля и человечество”. То есть нет, “Земля” — с большой буквы, она же не почву имела в виду, а планету…
“Дурдом! — подумал Олег, доставая из шкафа зимние ботинки. — Они что же, все такую пургу гонят? “Время”, блин, “Земля”, блин, и это еще… “человечество”. Здрасьте… “Человечество”! — повторил он, впихивая ногу в тяжелый “докер”. — Без меня этому человечеству, наверно, кранты… Ну надо же! Заснет человек летом, проснется зимой, и нет у него других забот, как о времени, о Земле и о…”
— Шорохов, ты скоро?!
— Готов! — отозвался Олег.
“…и о человечестве… — додумал он про себя, торопливо завязывая шнурки. — Да, но девять из десяти на этом тесте валятся. Неужели они все об одном и том же?… Время, Земля… Идиотизм!…”
Выпрямившись, Олег окинул взглядом комнату — как и тогда, в июле. Вроде ничего не забыл. Все, что нужно, он взял еще в прошлый раз. Он уже уходил из дома, уходил навсегда. В июле. Стояла жара, и… будильник стоял не на телевизоре, а возле кровати.
“И еще комар, — спохватился Олег. — Поискать его ради хохмы? Ведь правда же, где-то летал. Откуда, интересно, он взялся — в декабре?…”
