Ознакомительная версия.
Ужас какой-то!
Босиком пошлепал на кухню и услышал стук.
Совсем слабый. Но в нашу дверь. Это Архиповна пришла, решил я. С ружьем пришла. Охотиться будет, однако. Но сквозь дверной глазок увидел не Архиповну, а академика Петрова-Беккера. Длинный плащ, благородная седина. При свете синей лампочки смотрел под ноги, гад. Дались ему артистки в такое время!
Седьмой час, рань ужасная, на проспекте пусто.
Алиса выпроводила меня чуть свет. Про академика я ей не сказал.
Скошенная трава лежала на влажных газонах. Молчание… Какая работа шла в разрушающемся сознании Режиссера? Какие химические ураганы, поддержанные аппаратурой академика Петрова-Беккера, начисто продували умирающий мозг? Слова Архиповны о том, что жизнь возникает в первый момент творения вместе с материей и энергией не шли из головы. А потом? Почему мы разрушаемся? Почему не вечны? Почему так нежен и недолог запах дыма… Впрочем, в подъезде дымом попахивало вовсю…
Лифт не работал.
Я поднимался пешком.
Пятый этаж. Запах гари усилился.
Седьмой. Девятый. Я открыл дверь и меня обдало сухим жаром.
Заперхав, как овца, закрывая платком лицо, бросился на кухню. Одна конфорка электрической печи „Горение“ уже перегорела, чернела, вздутая, как труп, другая все еще сияла ровным белым светом, как Солнце. Я выдернул кабель и распахнул дверь на лоджию. В это же время грянул телефон. Наверное, пожарники, решил я обрадовано, но звонила Юля. „Это просто вода, а не мокро от слез“. Она обожала поэзию, а тут еще предки смотались на неделю в Хакассию. „Слышишь, Кручинин! Я продиктую тебе сцену из раннего Мопассана“. – „Я предпочел бы Тургенева“, – безрадостно намекнул я. Но Юля любому обороту событий радовалась: „Так сильно хочешь?“ – „Конечно, Солнышко. Но не сейчас. Сейчас у меня пожар!“ – „Архиповна подожгла? – еще больше обрадовалась Юля и сладостно предложила: „Угадай, что на мне?“ – И не выдержала, зашептала подсказку страстно, зашипела, как змея: „Ночнушка! Только ночнушка! Бесстыдная, коротенькая. Я сейчас накину плащ и к тебе!“ – „Нет, Солнышко. – возразил я. – Сейчас не получится“.
И повесил трубку.
Алиса Мерцанова человек богатый, у нее все застраховано, у нее деньги есть, а у меня каждая вещь, даже украденная в ресторане пепельница, нажита непосильным трудом. Кто покусился на писательскую квартиру? Седьмой том Большой Советской Энциклопедии развалили на несколько сшивок. „Доисторическую Европу“ загнали под диван. Ящики письменного стола вырваны, содержимое вывалено на пол. В подозрительной луже (помочились?) плавала моя заначка на день рождения – пятнадцать сотенных купюр. Линялая меховая шапка валялась в углу, как задавленная собака. Уцелели только компьютер и телефон.
Телефон-то опять и грянул.
На этот раз звонила Света. „Я тебя совсем потеряла“.
Голос звучал уверенно. Наверное, допивала утренний кофе и мечтала о том, как жадно впустит хищные когти в мою голую, упругую, содрогающуюся от страсти писательскую задницу. – „Ты где шляешься?“ – „У меня пожар“. – „Ой, а ты не пробовал в противогазе?“ – возбудилась экстремалка. – „Не сходи с ума. Как целоваться-то? В противогазе-то?“. – „А! Ты, наверное, пьяный уснул. Тебя Архиповна напоила?“ – „Я не пью“, – зачем-то соврал я. – „Ладно, – решила экстремалка. – Можно и без противогазов, просто в дыму“. – „Но не сейчас. Потом, – пообещал я, – при костерчике на полянке“. – „А как там мой пирог?“ Света явно заглядывала ко мне вчера днем. Ее счастье, она не видела, как отнеслись неизвестные к пирогу. Поджаристую корку цинично задрали, как подол. Не представляю, что можно искать в пироге? Но искали, рылись вилкой и ножом. Я брезгливо спустил его в мусоропровод. Туда же полетели осколки битой посуды, драные тряпки, дохлая меховая шапка. Выглянувшей соседке я что-то соврал про упавшую на пол сигарету. – „Ты весь дом спалишь, Кручинин“, – недоброжелательно заявила она. А Юля по телефону снова завела мантру про внезапно уехавших предков, чудесную разостланную постель, правда, закончила неожиданно: „Кручинин, а у нас дети будут?“ – „А то! – уже не сопротивлялся я. – Сообразим“. – „Соображают бутылку, – наставительно заметила Юля. – А детей заводят“. – „Ну заведем. Десятка два сразу“. – „Так это будет уже не семья, а маленькая африканская деревня“, – обиделась Юля.
Я не успел взяться за веник, позвонил Рябов.
„Кручинин, почему мне снятся только милиционеры?“
Я этого, конечно, не знал. Тогда он процитировал кусок из своей работы „Поэтика автовариаций“. Процитировал с придыханием: „Будешь жить, не зная лиха, править и судить. Со своей подругой тихой сыновей растить. Много нас таких бездомных, сила наша в том, что для нас, слепых и темных, светел божий дом“. С его слов получалось, что лирический герой указанного произведения, судя по указанным обязанностям, занимает довольно высокое социальное положение. Возможно, он царь, может, король. Лирическая героиня вполне могла занять не менее высокое социальное положение, если бы они поженились. Но героиню тянет в „светлый божий дом“, к горящему алтарю…
„Помереть собралась, что ли?“
„Ты же писатель!“ – обиделся Рябов.
„Сволочь ты! – сказал я Рябову, думая, что это опять он звонит. Но трубку подняла Юля. – Ох, прости, Солнышко“.
„Теперь никогда!“
Сгребая мусор в кучу, я все же никак не мог понять, кому понадобилось так решительно разгромить мою квартиру? У меня нет ни Салона, ни денег. С Алисой встречаюсь не каждый день. А в результате электроплита выведена из строя, диван перешиблен топором, не осталось ни одной тарелки. Да еще и Маринка позвонила.
„Кручинин, – спросила она. Похоже, настроение у нее было поганое. – Знаешь, что такое крыса?“
„Такой небольшой жадный грызун, да?“
„Вот-вот. Подойди к зеркалу. Присмотрись внимательнее“.
Оказывается, вчера мы условились с ней увидеться. Она минут сорок буксовала на проселке, выбираясь с дачи, а я в это время валялся на матрасе с Мерцановой. И проклятый академик зачем-то топтался на лестничной площадке. „Жирный жадный грызун! Ты, наверное, с Архиповной трахался?“
Далась им всем Архиповна!
Битая мебель, битые цветочные горшки.
В хлам превращены керамические фаллосы работы Корнея Славича.
Бесценные книги разбросаны по квартире, подоконник засыпала россыпь бумажных листков. Последняя работа Режиссера, ради которой он бегал к губернатору. „Матерь Божья, открой ему слепые глаза!“ Ради которой обнимался с пузатым Спонсором. „Матерь Божья, открой ему волосатые уши!“ Сделать фильм, перед которым дрогнет мир.
А что в результате?
Молчание…
Ознакомительная версия.
