Боль ритмично пульсировала по нервам. Медленно текли минуты, и в конце концов мелькнула мысль: «Похоже, у меня растянута лодыжка». На самом деле, конечно, пострадала не только нога. Давление, сбросившее его сюда, все еще прижимало тело к земле, словно тяжелая плита. Было неясно, как давно он лежит здесь, какое-то время без сознания, но, когда ему в итоге удалось открыть глаза, солнце все еще сияло в небе, хотя теперь почти прямо над головой.
Оно медленно перемещалось над краем нависающего сверху обрыва, и Джеймисон провожал его рассеянным, бессмысленным взглядом. И только когда тень обрыва внезапно упала на лицо, он окончательно пришел в себя и вспомнил об угрожающей ему смертельной опасности.
Понадобилось время, чтобы сознание освободилось от остатков эллевого «захвата». И пока тот ослабевал, Джеймисон пытался и до некоторой степени сумел оценить всю трудность своего положения. Он упал с обрыва на крутой склон, угол подъема которого был не меньше пятидесяти пяти градусов; ему спасло жизнь то, что тело застряло в зарослях чуть пониже края обрыва.
А нога, скорее всего, зацепилась за корни; так он ее и потянул.
Осознав природу своей боли, Джеймисон воспрянул духом. Он спасен. Несмотря на довольно значительные, хотя и не смертельные повреждения, концентрация воли и отчаянное желание добраться до этого края обрыва, прежде чем упасть, в конечном счете позволили ему сделать это.
Он начал карабкаться по склону. Это оказалось не слишком трудно; почва была каменистая, шершавая, поросшая кустарником. Хуже стало, когда он попытался забраться на выступ, нависающий над головой на высоте десяти футов; тут поврежденная лодыжка стала серьезной помехой.
Четырежды Джеймисон соскальзывал обратно, хотя изо всех сил пытался удержаться; на пятой попытке пальцы, отчаянно скребущие по краю утеса, зацепились за достаточно прочный корень. Он подтянул себя на плато и испытал острое чувство победы.
Сейчас, когда смолкли шорох и царапанье, сопровождающие титанические усилия профессора, тишину нарушало лишь его тяжелое дыхание. Взгляд с беспокойством обшаривал расстилающееся перед ним плато, но нигде не было никаких признаков движения.
Он пополз в сторону своей шлюпки, стараясь все время прижиматься к скале. Что случилось с руллом, выяснить так и не удалось. А теперь из-за поврежденной лодыжки придется несколько дней торчать внутри корабля и лишь гадать, что произошло с врагом.
Профессор Джеймисон лежал на койке и размышлял. Он слышал стук своего сердца и редкие случайные звуки. И все. Он попытался включить радио, но оно молчало. Никаких статических разрядов, никакого хотя бы слабого сигнала. На таком колоссальном расстоянии даже самое современное радио не работало.
Джеймисон поискал и на волнах наибольшей активности руллов, но там тоже царила тишина. По-видимому, поблизости их не было.
Он оказался заперт на необитаемой планете, в маленьком корабле с неработающими двигателями.
Лучше не думать об этом.
— Здесь, — уговаривал он себя, — мне предоставляется возможность осуществить эксперимент века.
Эта идея притягивала его, как огонь ночную бабочку. До сих пор никого из руллов не удавалось сохранить живым. Один из них около года находился в плену в бессознательном состоянии, но и его рассматривали как бесценное сокровище. А здесь ситуация просто идеальная.
«Мы оба с ним пленники». Пленники обстоятельств, окружающей среды и, следовательно, некоторым странным образом пленники друг друга. Только здесь нет необходимости убивать себя.
Можно выяснить массу интереснейших вещей. Величайшая тайна, непосредственным образом касающаяся человечества, — это мотивы действий руллов. Почему они так жаждут полного уничтожения людей? Почему без всякой необходимости идут на потерю дорогостоящих кораблей, нападая на земные, рискнувшие вторгнуться в их пространство, хотя знают, что через несколько недель те и сами улетят? И почему пленники, обладающие способностью убивать себя усилием воли, идут на это, даже не попытавшись выяснить, какая им уготована судьба? Земляне не раз хотели использовать их просто как посланцев.
Может, руллы таким образом пытаются скрыть какой-то ужасный недостаток своего строения, о котором люди даже не подозревают?
Джеймисон лежал на койке, обдумывая, рассматривая проблему то так, то этак, и потенциальные возможности сражения человека с руллом один на один вселяли в него бодрость.
На протяжении этих жарких дней он время от времени подтаскивал себя к креслу пилота и около часа вглядывался в экраны. Видел плато и даль, открывающуюся за ним. Видел небо Лаэрта III, голубовато-розовое небо, молчаливое и безжизненное.
Его тюрьма, вот что это такое, думал он. Профессор Джеймисон, чье появление на любой обитаемой планете всегда вызывало ажиотаж, чей спокойный голос в Совете галактической империи Земли зачастую имел решающее значение, — этот самый Джеймисон торчит здесь в одиночестве, лежит на койке и ждет, когда заживет нога и можно будет начать экспериментировать с руллом.
Это казалось невероятным. Однако по мере того, как проходил день за днем, его уверенность возрастала.
На третьи сутки он уже смог потихоньку ходить и занялся самыми неотложными проблемами. Прежде всего, начал создавать мнемонический экран. И на пятый день закончил его. Потом нужно было сделать запись. Это оказалось нетрудно; лежа на койке, он снова и снова вспоминал детали, и все пошло как по маслу.
Профессор спрятал записывающее устройство примерно в двухстах ярдах от шлюпки, под деревьями, а жестяную коробку с едой зашвырнул на дюжину футов по ту сторону экрана.
Остаток дня тянулся медленно. Это были шестые сутки со времени появления руллского корабля и пятые с тех пор, как Джеймисон растянул лодыжку.
Наступила ночь.
Волнообразно скользя как тень под светом звезд Лаэрта III, рулл приблизился к установленному человеком экрану. Тот ярко сиял во мраке плато — капля света в темной бесконечности неровной каменистой почвы и карликового кустарника.
В сотне футов от светового пятна он почувствовал еду — и понял, что это ловушка.
Для рулла шесть дней без еды означали огромную потерю энергии, блокировку восприятия цвета на множестве уровней и ослабление жизненной силы до такой степени, что он скорее напоминал бесплотную тень, чем живое существо. Внутренний мир расчлененной нервной системы стал похож на разрядившуюся батарею с множеством органических элементов, утрачивающих связь друг с другом по мере того, как таяла энергия. Йели смутно, но с ужасной тревогой осознавал, что лишь часть его нервной системы может быть со временем восстановлена до обычного уровня. И то лишь при условии, что этот процесс начнется в самое ближайшее время. Еше несколько шагов вниз, и единственно возможным выходом даже для Аэйша, верховного йели, станет древняя-древняя мера принудительного самоустранения.
