Обнищание Юга обострило извечные расовые противоречия и довело до восстания негров в Алабаме и Миссисипи, которое удалось подавить лишь после упорной борьбы. Согласно договору, которым закончилась эта малая гражданская война, негры получили Пэйл — что-то вроде резервации со значительной местной автономией. Они правят там хуже, чем уверяли, но лучше, чем предсказывали им белые южане. По-моему, этого и следовало ожидать. И не дай Бог белому приезжему начать выкаблучиваться — получит за все! Они не дают ничего сказать.
Примерно в то же время — осенью 1971 года — текстильная и хлопковая промышленность развернули крупную рекламную кампанию, пропагандирующую стрижку. Распространились лозунги типа: «Не будь волосатой обезьяной!» и изображения двух пловцов, один из которых зарос, а другой нет, и красивая девушка с отвращением отворачивается от заросшего и бросается к стриженому.
Неизвестно, какие выгоды дала бы им эта кампания, если бы они не перегнули палку, рекламируя рубашки не только для вечера, но и для всего дня. Никогда не думал, что веками терпевшие люди наконец взбунтуются против тирании моды, но так оно и вышло. Настоящим переломным моментом оказалась присяга президента Пассаванта. Январь в том году был исключительно теплый, и президент, вице-президент, а также все члены Верховного суда появились голыми до пояса и весьма скупо одетыми ниже.
Мы стали народом ярых девяностопроцентных нудистов, впрочем, как и все остальные рано или поздно. От стопроцентного нудизма удерживало то, что в отличие от кенгуру у человека нет никаких естественных карманов. Так что мы пошли на компромисс между оволосением, потребностью в кармане для хранения ручек, денег и так далее и традиционно понимаемой скромностью, приспособив к нашим потребностям что-то вроде современной версии споррана — сумки, носимой шотландцами на юбке.
Зимой грипп вновь набрал силу, и все избежавшие его в прошлом году заболели теперь. Вскоре человек без волос стал такой редкостью, что вызывал подозрение, не болен ли бедняга чесоткой.
В мае 1972 года наконец наметился некоторый прогресс. Оливейра додумался — вообще-то должен был сделать это гораздо раньше — изучить детей из пробирки. До сих пор никто не обратил внимания, что они обрастают волосами позднее, чем дети, рожденные нормально. Если помните, эктогенез только начинал развиваться. Правда, производство детей в пробирках не получило особого размаха, но однажды дойдет и до этого.
Оливейра обнаружил, что если эктогеников подвергнуть жесткому карантину, у них вообще не вырастают волосы — во всяком случае не больше, чем в прежние времена. Под жестким карантином я подразумеваю, что воздух, которым они дышат, подогревается до 800 градусов Цельсия, потом сжижается и пропускается через батарею аппаратов, где его дезинфицирует дюжина различных веществ. Продукты для них подвергаются подобной обработке. Не пойму, как бедные малютки могли вынести такую адскую дозу гигиены, но как-то переносили, и волосы у них не росли — пока они не сталкивались с другими людьми или получали сыворотку из крови волосатых детей.
Оливейра обнаружил, что причиной hyperpilositis была, как он подозревал с самого начала, одна из тех чертовых саморазмножающихся молекул белка. Как известно, их нельзя ни увидеть, ни воздействовать на них химически, поскольку они перестают быть молекулами белка. Теперь мы неплохо знаем их строение, но то был долгий и кропотливый процесс, во время которого приходилось делать много выводов на основании недостаточных данных. Иногда эти выводы были правильны, иногда — нет.
Но для детального анализа молекул нужно их большое количество, а те, которые мы искали, не существовали даже в малом. И тогда Оливейра разработал метод их отбора. Признание, которое он ему принес, — единственный постоянный результат тогдашней его работы.
Когда мы применили эту методику, обнаружилось нечто странное — вирусограмма эктогеника, зараженного сверхволосатостью, была такой же, как у здорового. Это казалось невозможным. Мы знали, что ребенку ввели молекулы сверхволосатости и у него выросла прекрасная, густая шерсть.
И вот однажды я застал Оливейру за столом с выражением лица средневекового монаха, имевшего видение после сорока дней поста. (Кстати, попробуйте поститься так долго и тоже увидите, да не одно.) Он сказал:
— Пэт, не советую тебе покупать яхту за свою часть миллиона. Их содержание дорого стоит.
— В чем дело? — довольно интеллигентно спросил я.
— Смотри, — сказал он, подходя к таблице, покрытой диаграммами молекул протеина. — Имеются три вида белка: альфа, бета и гамма. Альфа не существует уже тысячи лет. Заметь, единственное различие между молекулами альфа и бета заключается в том, что атомы азота связаны с этой цепочкой, — он показал, — а не с той. Кроме того, как следует из энергетического баланса, если ввести одну молекулу бета в группу молекул альфа, все они превратятся в молекулу бета.
Мы уже знаем, что непрерывно производим различные виды молекул белка. Большинство из них непостоянны и вновь распадаются или же недееспособны и не могут воспроизводиться. Как бы то ни было, они ни на что не влияют. Но поскольку они такие большие и сложные, то могут принимать множество различных форм и порой может возникать новый вид белка, способный к воспроизводству: иными словами, вирус. Именно так появились все вирусные болезни, просто потому, что что-то встряхнуло самую обычную молекулу белка, когда та формировалась, и атомы азота сцепились не с теми цепочками.
Моя теория такова: белок альфа, который я реконструировал, исходя из знаний о его потомках, белках бета и гамма, существовал некогда в человеческом теле, как безобидная и безвредная молекула. Потом вдруг кто-то икнул, когда одна из них формировалась и — готово! Вот вам молекула бета. Однако бета не безвредна, она быстро воспроизводится и тормозит рост волос. Вскоре все представители нашего вида — до того обросшие как обезьяны — цепляют этот вирус и теряют волосяной покров. Более того, это один из тех вирусов, которые проникают в плод, из-за чего у новорожденных тоже нет волос.
Наши предки поначалу немного подрожали от холода, а потом научились прикрываться звериными шкурами и разводить огонь. Так и началось движение к цивилизации! Подумай только — если бы не эта маленькая молекула белка бета, все мы были бы сейчас чем-то вроде шимпанзе или горилл, во всяком случае человекоподобных обезьян.
А теперь, как мне кажется, произошла очередная перемена в строении молекулы, превратив ее из молекулы бета в молекулу гамма — безвредную и безобидную, как альфа. И мы вновь оказались в исходной точке.
