Зонненберг..., Возможно, первое ощущение обманчиво, но он мне сразу понравился. Мне он показался забавным и безвредным чудаком. Высокий, какой-то узкий и длинный, как шест, с застывшей на лице неизменной улыбкой, внимательный, знающий все обо всех, он, узнав о цели моего визита, взял меня крепко под локоть и, улыбнувшись еще шире, провел в свои покои, где, в ожидании слишком обильного для наших краев обеда, тут же начал вываливать на меня местные сплетни, в которых, понятное дело, я пока разобраться не мог.
Как я понял, дела у герра Зонненберга шли хорошо и он был вхож в дома московской знати. Так что он пообещал ввести в достойный круг и позаботиться о моей клиентуре.
И точно, слово его с делом расхождения не имели. Он помог мне снять небольшой каменный дом в спокойной части города, где, по его словам, проживает несколько наших земляков - в основном купцов и мастеровых. Он же свел с моим первым в Москве пациентом.
- Я знаю одного человека, который будет счастлив вас видеть, как родного отца, которого искал с детства, - усмехнулся Зонненберг.
- Почему? - спросил я. - Он настолько болен?
- Увидите...
Бауэр действительно был необычайно рад мне. Не то чтобы он обнаружил во мне какие-то громадные человеческие достоинства. Просто он болезненно не доверял, а в присутствии рядом квалифицированного знатока лекарского дела нуждался как в воздухе. Он жил неподалеку от монастыря у Спаса на Всходне... имел лошадиное лицо, крупные желтые зубы и мощные широкие плечи. Он был чрезвычайно горд тем, что его дом стоял на том самом месте, откуда, по стародавнему преданию, началась Москва.
- Именно здесь поселились первые местные жители, - тут же сообщил он мне, обнимая за плечи и показывая вдаль через узкое окно на втором этаже его дома. - Ведь отсюда очень удобно было добираться по водному пути до Новгорода по знаменитому Волоку Дамскому... Но об этом я еще поведаю вам подробно. А сейчас мне хотелось бы приступить к делу... Да, я люблю этот город. Но здесь тяжелый климат. Тяжелая жизнь. Это не может не сказываться на здоровье. И моем, и членов моей семьи, - он так глубоко и скорбно вздохнул, так что я обеспокоился, а не опоздала ли моя помощь. И незамедлительно приступил к исполнению своих обязанностей.
Диагноз я поставил быстро. Главной его болезнью была мнительность касательно своего драгоценного здоровья. Этим заболеванием он заразил свою супругу и трех дочерей. Правда, у его жены время от времени опухали ноги, но беспокоило ее не это, а боли в загрудинной области. "Кор пульмонале ацитум!"" - поставил я про себя безрадостный для нее диагноз. Однако, как показало время, я, слава Богу, ошибся. Это Острая сердечно-легочная недостаточность были обычные колики. Я прописал ей необходимые снадобья и мазь наружно.
В общем, жизнь достаточно быстро налаживалась. И город уже начинал мне нравиться каким-то варварским очарованием, которого начисто лишены наши цивилизованные, облагороженные европейские города и мне пока совершенно не хотелось в Европу...
На моем небе не было ни тучки, и настроение у меня было под стать безоблачное. В тот роковой день я, гладко выбрившись, направился в трактир, где столовалось большинство моих соотечественников, я не мог представить, что мое суденышко уже преодолело спокойное море и входите полосу черных штормов...
После сытного обеда я вернулся домой и уселся за письмо в родной фатерлянд. К написанию писем я всегда относился добросовестно, привык излагать события спокойно и последовательно, поэтому доставленные домой мои произведения читали всей семьей, да еще и соседям. Справился я с этим делом около шести часов, когда пора уже было отправляться на вечерний визит к Бауэрам. Но перед этим я решил еще раз тщательно осмотреть свое новое жилище. Тогда и обнаружил ларец и книгу. Протягивая к ним руку, я еще не знал, что открываю ящик Пандоры, из которого на меня посыпятся несчастья...
Книга меня покоробила, и, пролистнув несколько страниц, я с омерзением положил ее на место. В ней по-латыни описывались какие-то темные, противные Богу и человеку действа, в могущество которых я не особенно верю. Зато брошь намертво приковала мой взгляд.
Видит Бог, никогда я не был поклонником красивых безделушек, неизменно оставляя любование и восторжение ими натурам менее серьезным, зато куда более богатым и беззаботным. Для меня вещи вообще немного значили. Недаром, презрев их, пространствовал я всю жизнь в поисках новых знаний и необычных ощущений. Но от этой драгоценной вещицы даже я не мог оторвать глаз. Какое-то колдовское очарование таилось в ней.
Я провел пальцами по гладкой поверхности броши. Чья же она? Что с ней делать?
Нет, мысли о том, чтобы присвоить ее, у меня не возникало. Разумнее всего было бы положить ее обратно в ларец, спрятать подальше от любопытных глаз и при случае вернуть молодому хозяину дома, хотя, как я уже говорил, у меня были сильные сомнения, что он и его покойные родственники имели хоть какое-то отношение к ней.
Я совсем уже было собрался положить драгоценность на место, и моя рука уже устремилась к ларцу. Но пальцы сами собой сжали холодную металлическую оправу. Тогда я еще не знал, что уже не принадлежу себе, что моя судьба делает поворот, и противиться ей я уже не в силе. И неожиданно возникла шальная мысль, почему бы хоть один-единственный раз не позволить себе попользоваться этой красотой? - была определена всем ходом событий и просто не могла не возникнуть.
Удивляясь сам себе, что искус оказался настолько серьезен, я не стал ему противиться. На один вечер эта брошь моя, решено!
Положив брошь на стол, на самое видное место, будто боясь, что если она пропадет из моего поля зрения, то пропадет вовсе, не забывая оглядываться на нее, я оделся. И с удовольствием, радуясь, как дитя, прикрепил дорогую вещицу к своему довольно потертому камзолу. Она, блеснув рубином, затерялась в складках одежды.
Между тем часовая стрелка моих карманных швейцарских часов миновала цифру "шесть". Пора отправляться к Бауэрам. Первые пациенты. Их нельзя заставлять ждать.
Я шагнул на улицу, еще не зная, что колесо моей жизни раскручивается, и что время теперь - мой враг. Слишком мало у меня его осталось...
* * *
Я обладаю воистину уникальной зрительной памятью. Достаточно один раз побывать где-то, и я через десять лет не заблужусь на местности. Поэтому я достаточно быстро отыскал жилище Бауэров? Хорошо, что располагалось оно не больше чем в четверти часа быстрой ходьбы - расстояние для Москвы смешное. Главная проблема состояла в том, чтобы не замызгаться в грязи, которую будто специально собирали на московских улицах.
Дверь отворила миловидная служанка с простецким веснушчатым круглым личиком. Без разговоров, потупив взор и почему-то покраснев, она провела меня к фрау Бауэр. Та лежала в постели. По ее лицу можно было прочитать, что она уже морально созрела для того, чтобы писать завещание. Ох уж эта мнительность!
