— Подумать только, мой предок, — пролепетала она. — Мой собственный предок!
— Твой... что?
— Мой предок. Моя прапрабабушка.
Джордж говорит, что услышанное подействовало на него сильнее, чем джин — на нее. Говорит, он весь стал как ватный.
— Твой предок, — выдавил он из себя спустя какое-то время. — Значит, я...
— Мой прапрадед. Точно. Как поживаешь, прапрадедушка?
С торжественно-комичным выражением лица они обменялись рукопожатием. Джордж говорит, рука у него была как тряпочная.
— Именно поэтому тебе захотелось на меня посмотреть? — спросил он.
Этот вопрос, казалось, слегка вывел ее из душевного равновесия.
— Главным образом, — ответила она. Подумала секунду-другую и состроила гримасу. — Отчасти.
Естественно, Джордж принялся еще внимательнее разглядывать ее. Вроде бы присутствовало некоторое фамильное сходство, но, кто знает, может, ему это только кажется? С другой стороны, в семье не было рыжеволосых; по крайней мере, он никого не мог припомнить. А у Антуанетты Доннелли волосы были ярко-рыжие, пламенеющие, почти оранжевые. Ну, может, ему предстоит жениться на какой-нибудь рыженькой? Или его сыну. Или внуку.
А он ведь уже почти решил ее... ну, это самое. Свою собственную праправнучку! С ума сойти!
И потом у него мелькнула мысль — а почему, собственно, с ума сойти? Во-первых, кто узнает? Во-вторых, можно ли это считать кровосмешением? Она ему гораздо более дальняя родственница, чем, скажем, троюродная сестра. А никому не запрещается заниматься любовью с троюродной сестрой. Какая редчайшая возможность! Шанс заняться любовью не с ней — со следующим столетием; кому, скажите, когда-нибудь выпадала такая удача?
Он снова подлил ей и сам хлебнул немного — просто чтобы и дальше продолжать видеть все в правильном свете.
Опять же, ему необходимо выудить у нее кое-какую информацию. И он знал, что сможет. Если ему удастся раскрепостить ее настолько, чтобы затащить в постель, девять шансов из десяти, что она выложит ему все, что его интересует. Нигде язык не развязывается так хорошо, как в койке, — после того.
Ну, вы знаете Джорджа. Он в этом деле мастак.
— Хочешь взглянуть на фото, где оба они вместе?
— Ох, да!
— Это в спальне. Возьми с собой стакан.
И она послушалась, говорит Джордж!
Он достал свадебную фотографию родителей из ящика трюмо и, пока она кудахтала над ней, обхватил ее за талию, и потом она быстро допила остатки своего питья, а он быстро чмокнул ее в шею и заскользил губами вниз. Он говорит, ему даже не пришлось подталкивать ее к постели. Она в нее просто упала.
Большую проблему представлял собой этот комбинезон, который на ней был надет. Джордж говорит, когда он бился, чтобы снять его, ему вспомнилось, как еще подростком он впервые пытался стянуть с девочки лифчик, страстно целуя ее, но в то же время действуя обходительно, как настоящий светский человек. Красная ткань никак не желала слезать с Антуанетты, за что бы он ни тянул и куда бы ни засовывал пальцы. Не за что ухватиться, нечего подцепить!
Ей пришлось сделать это самой — как той первой девочке с тем первым лифчиком. Она просто приложила палец к одной из крошечных шишек или кнопочек, и — фьють! — вся одежда съежилась до маленького красного шарика у нее на правом плече.
Теперь ничто не мешало им заняться делом.
Хороша ли она была? Не очень, говорит Джордж. Но и не совсем плоха; просто не очень хороша. Он говорит, в двадцать первом столетии секс претерпел мало изменений по сравнению с нашими временами. Если вы преуспели в нем в одном столетии, то преуспеете и во всех прочих, так он считает. Может, два самых больших отличия в том, сколько одежды нужно с себя снять и каким образом сделать так, чтобы не «залететь». Она выглядела девочкой разумной, и он решил, что может довериться ей в последнем вопросе.
А как все же насчет кровосмешения, спросил я его? Ну, он говорит, заниматься любовью со своей праправнучкой из двадцать первого столетия почти то же самое, что заниматься любовью с модельершей из соседнего подъезда.
Если он что говорит, так оно и есть. Ну, вы же его знаете.
Они трахнулись два-три раза, и после каждого она как будто становилась чуть-чуть пьянее. Когда все закончилось и они отлепились друг от друга, Джордж принялся разглядывать ее. В самом деле, прекрасное тело. И знаете что? Она все еще стискивала в руке фотографию его родителей. Собственно говоря, еще несколько секунд назад она вместе с ней каталась по простыне.
Он встал, забрал фотографию и убрал ее обратно в ящик.
Такая вот Антуанетта Доннелли.
Она все еще тяжело дышала.
— Просто фантастика, — сказала она. — Ты необыкновенный, мистер Джордж Райс.
— Спасибо, — ответил он с самодовольной ухмылкой. — Мой отец благодарит тебя. Моя мать благодарит тебя. И я благодарю тебя. — Он взял стакан с ночного столика и протянул ей.
Пусть и дальше раскрепощается.
Она отпила немного — знаете, секс и у меня всегда вызывает жажду, — подняла руку и взглянула на пульсирующее черное пятнышко на внутренней стороне запястья.
— Ох, уже поздно, — сказала она.
Джордж решил, что теперь самое время сделать ход; сейчас или никогда.
— Ты ведь не уйдешь, хотя бы не намекнув мне? — прошептал он... ну, вы знаете, как Джордж это умеет. — Всего лишь намек, а?
Она пробормотала что-то в шарик на своем правом плече. И снова — фьють! — красный комбинезон вскипел и обхватил ее тело, ну, типа того.
Чувствовалось, что соображает она с трудом.
— Ты очень, очень хорош, — усмехнулась она. — Даже знаешь, как спросить о том, о чем не имеешь права спрашивать.
— Не имею права? Да ладно тебе. — Он наклонился и поцеловал ее. — Я заслужил это право. Право прапрадеда.
Она засмеялась.
— Замечательный у меня прапрадед!
Они вместе вернулись в гостиную. Чувства переполняли его. Было совершенно очевидно, что она не может отказать ему, не может скрыть правду. Наверно, у него был чуть-чуть самодовольный вид. Ну, вы же знаете Джорджа.
— Давай выкладывай! Почему ты так стремилась увидеть меня? Что во мне такого особенного?
— Ну, начать с того, кто такие — в смысле, кем были — твои родители. С их достижений.
— Мои родители? О чем ты? С ними, конечно, все было в порядке, жизнь свою они прожили как надо, но ничего выдающегося не сделали. Какие такие достижения?
— Ну, взять хотя бы критическую монографию твоей матери о традиционном романе. Прекрасная вещь.
— Ты имеешь в виду мамину книгу? Ох, нет! Она и опубликовать-то решила ее лишь под давлением прессы. Заплатила четыре тысячи долларов, но книга вышла только через год после ее смерти.
Антуанетта пожала плечами.
