И вот я здесь. И мы достигнем (нового мира, и его завоюет земная жизнь, но сколько еще лететь… Сколько впереди пространства и времени… Иногда я с трудом заставляю себя об этом думать. А другие уже давно не думают. В том-то и беда. Когда нет общей цели, остаются лишь виртуальные игры.
До вечернего собрания времени еще много. Прощаюсь с магистром, возвращаюсь в александрийский дом, в перекормленное женское тело. Полуденный сон. В коридоре шепот: «Ладно, могу одолжить деньжат, пока тебе брат из Америки не пришлет. Но только под расписку, и учти — пять процентов в месяц».
– Эй! — зову я. — Это кто?
– Проснулись, мисс? Чего-нибудь нужно? — Служанка просовывает голову в мою затемненную комнату.
– Скучно мне. Пройтись, что ли? Может, составишь компанию? Подбери-ка мне что-нибудь из одежды. — Я небрежным жестом указываю на свою пышную грудь. — И учти, я вовсе не имею в виду черные платки, в которых здесь ходят женщины.
– Пройтись? — от изумления у служанки глаза лезут на лоб.
– Оздоровительная прогулка, — уточняю. — А что в этом плохого?
– Как — что? А колени?! Далеко вы на таких ногах уйдете? Забыли, чем это кончилось в прошлый раз? Неделю потом отлеживались. Она хочет уйти, но в последний момент задерживается в дверях.
– Поговорю с Кумаром, — обещает таким тоном, словно речь идет об одолжении. У него после чаепития машина освободится. Может, и вам даст порулить.
Как на это реагировать? Пока я не вижу ничего, с чем не сумею справиться.
– Хорошо.
Шепота в коридоре не слышно — может, слуги смолкли, может, отошли. До чаепития можно насладиться сном.
Чаепитие — еще один эвфемизм матушкиного обжорства. Нас обеих кренит и качает в море липких сластей.
– Я так поняла, ты уезжаешь, — говорит она. — Кумар тебя поучит водить?
– Если ты не против, — отвечаю.
Она буравит меня поросячьими глазками.
– Почему бы и нет? Ты ведь уже большая. — С этими словами матушка уничтожает медовый пирог.
После трапезы слуги приносят мне верхнюю одежду и заботливо маячат рядом, пока я осторожно спускаюсь по лестнице. Наконец мои ноги ступают на непривычные узорные плиты тротуара. Кумар, подогнавший лимузин к боковому входу, распахивает передо мной дверцу. Этот смуглый пакистанец, как пить дать, принадлежит к секте еретиков.
С чего я это взяла? Да просто знаю свою часть света. В Египте очень немногие христианские семьи набирают прислугу не из коптовnote 3. Мы относимся к их числу, но все же стараемся не брать на работу ортодоксальных мусульман, которые только и умеют, что ругаться и качать права. Я растекаюсь по заднему сиденью. Подходит служанка с корзиной для пикника. Величиной эта корзина с меня, а потому на заднем сиденье совершенно не остается свободного места.
Дверцы шикарно хлопают, Кумар жмет педаль газа. Нас с шофером разделяет стеклянная перегородка, разговаривать можно только по внутренней связи, но Кумар не спрашивает, куда ехать. Мы минуем четыре квартала и останавливаемся на самой окраине пригорода, у ворот в живой изгороди.
Отворяется правая задняя дверца — та, что возле меня, — и в машину втискивается молодой человек.
– А ну-ка, сердечко мое, подвинься, — командует. — В такой тесноте от меня проку мало.
Пряча смущение, я отпихиваю корзину со снедью. Мужчина садится и хлопает дверцей. Все происходит очень быстро, даже поцелуй — второпях.
– Ты как насчет кино? — спрашивает. А рука уже тискает мою левую грудь.
– Какое кино? — интересуюсь. — Где? Он ухмыляется.
– Да какая нам разница?
У него бородка — это чтоб выглядеть старше. Но вряд ли ему больше двадцати. Ладонь перебирается ко мне на колено, на живот, снова на грудь. Я стряхиваю наглую пятерню. Это возвращает его в реальный мир, и он замечает корзину.
– А как насчет нашей семейной ложи? Там и подзаправишься.
– Мне что, положено все время жрать? По-твоему, я из таких? Это я уже вышел из роли — слишком разозлился. Парень ухмыляется и хлопает меня по животу.
– А то нет? Брось жеманничать, дорогуша. У тебя, гляжу, новые дюймы.
Машина трогается. Рядом со мной действительно Касим — это имя слетает с его губ, прежде чем мы добираемся до переполненных улиц старой Александрии. От моей туши он, похоже, сам не свой. Глазки маслятся, щечки лоснятся. Касим вымыт и прилизан, да и вообще он смазливый парнишка, но слишком уж потлив.
Кумар сворачивает в переулок и тормозит. Я выхожу из машины, Касим с корзиной в руке провожает меня до двери служебного входа в кинотеатр и вверх по лестнице. До чего же трудный путь, сердце-то как бухает! Без отдыха на площадке не обойтись.
Наконец геройски взят второй лестничный марш, и мы в семейной ложе, меблированной пепельницами, плевательницами, столиками и обитыми плюшем креслами. Мой кавалер опускает занавески, чтобы скрыть меня и себя от чужих глаз. Незанавешенной остается лишь середка экрана. И тут у меня перехватывает дух. Касим подходит ко мне, снимает шаль и жилет. Я открываю рот для решительного протеста, но Касим уже отошел. Он возвращается с моей корзиной.
– Ну, как у нас сегодня с весом? — говорит. — С размерами? Сколько прибавила дюймов? Да скажи, не ломайся, ты же знаешь, как это меня заводит.
Я жую и глотаю.
– Угу, — говорю, — как будто эта жирная туша — наш с тобой совместный проект.
В зале гаснут огни. Загорается экран, бегут титры. Касим переходит на шепот:
– Когда поженимся, я тебя буду каждую неделю взвешивать. Вся будешь моя, до последнего фунта. — Он придвигает ко мне стул и садится, рука скользит поперек моей спины и хватается за бедро. При этом Касим по-щенячьи тычется в меня носом и заставляет лишний раз вспомнить, до чего же я толстенная.
Я сижу и терплю Касимовы ласки. Все это тисканье, облизыванье и обнюхивание. Заставляю себя напрочь позабыть о себе — настоящем. Мадия утопила меня в сале, и еда лучше помогает отвлечься, чем фильм — американский мюзикл о строительстве железной дороги в Колорадо времен Дикого Запада.
Касим прекращает меня лапать. Кто-то вошел в ложу. Он получает деньги, а мы — шампанское со льдом. После этого мой дружок запирает дверь.
– А что если мне в дамскую комнату нужно? — капризничаю я.
– Правда нужно? — Его не проведешь. — Лучше тяпни под конфетки.
– А когда поженимся, ты меня будешь поить шампанским? — На экране строители с лопатами и кувалдами поют хвалебную песнь колорадским кручам…
Колорадо, Колорадо… Касим сует мне в руки бокал.
– Все, о чем ни попросишь!
Я встаю, хватаю бутылку— баловаться еще с фужерами! — и осушаю единым духом.
– А я вот о чем прошу.
Железная дорога протягивается с плато Колорадо к нам в ложу, и я ступаю на шпалу.
