— Знаешь, что-то похожее чувствую и я.
— Твоему телу сейчас пятнадцать. Этот возраст влияет на твое «я»; то же самое относится и ко мне. — Сделав долгий, глубокий вздох, она добавила: — И еще как влияет. Не исключено, что опасность кроется в нас самих.
Бетти и Джим посидели за печеньем с молоком, разрабатывая стратегические планы. Беседовали они тихо. Выходя, юноша случайно перехватил понимающий взгляд матери Бетти: а о чем еще может подумать взрослый, глядя, как двое подростков долго шепчутся голова к голове?
Бетти особо настаивала, чтобы он вел теперь прежнюю, мальчишескую жизнь.
«Джим, нельзя нам отличаться от себя пятнадцатилетних, — убеждала она. — Не переварит этого здешнее общество, и прежде всего родители. Отправляя меня сюда, Проект дал на сей счет жесткое распоряжение, и я это понимаю. Ты должен и задачу выполнять, и жить нормальной жизнью Энциклопедии Джонса».
* * *
И вот Джим поднялся по весьма смутно помнившемуся крыльцу, отворил почти стершуюся из памяти заднюю дверь и застал мать на кухне.
— Где же ты так задержался? — спросила она.
— У приятеля в гостях.
— А-а… Ну, тогда ладно.
Как же изменился мир! В 2040-м ничто не мешает родителям постоянно отслеживать местонахождение ребенка с помощью микрочипа GPS и психовать при малейшем отклонении от тщательно запланированной, стопроцентно безопасной, всегда открытой для взрослого недреманного ока жизни после школьных занятий. Однако это забавно: общество года 1964-го, оказывается, предоставляло ребенку куда больше свободы.
— Может, помочь, мам? — напросился Джим на недоуменный взгляд.
— Спасибо, не надо… Ты вот что, садись-ка да смотри телевизор, а будет готов ужин, позову.
Он побрел в гостиную, стараясь двигаться как подросток. Потратил чуть ли не минуту на машинальный поиск «дистанции» и наконец спохватился: никто таковую пока не изобрел. Тогда Джим приблизился к громоздкому ящику, шириной почти с его настенный телеприемник, оставшийся в 2040-м, вот только экран от силы двенадцатидюймовый, и, поэкспериментировав с ручками регулировки, добился щелчка.
Ящик тихонько загудел, а больше ничего и не произошло. Джим решил подождать, но вскоре потерял терпение и заглянул через вентиляционную решетку. Внутри светились оранжевым электронные лампы. Сколько же им положено разогреваться? Воспоминания были расплывчаты: сказались и время, и привычка к тому, что давно уже стало обыденным.
Наконец Джим сдался и отошел. Когда он вольготно развалился на диване, рот сам собой растянулся в блаженной улыбке: все-таки вернуть себе физическую юность — это здорово! Но улыбку как рукой сняло, едва в комнату вошла его маленькая сестра. Мэри остановилась и сердито посмотрела на него.
— Эй, ты чего?
— Да ничего… Я просто рад тебя видеть.
Мэри скоропостижно скончалась в 2006-м от болезни сердца, не поддавшейся диагностике.
— А почему за завтраком на меня как на чокнутую смотрел?
— Ерунда, тебе показалось. Я правда очень рад.
В 1964-м он оказался спозаранку и потому основательно «поплыл». Трудно было не разрыдаться, снова увидев Мэри. Его предупреждали: надо вести себя осмотрительно, избегать ненужного влияния на прошлое… впрочем, в будущем никто и не представляет себе толком, насколько это прошлое неподатливо к переменам. Но ведь позаботиться о том, чтобы недуг Мэри был вовремя распознан, Джим, безусловно, может.
С подозрением взглянув на брата, Мэри подошла к телевизору и вскоре добилась черно-белого изображения. Она пощелкала переключателем, но большинство каналов оказались пустыми. NBC, ABC, CBS, NBC, ABC, CBS… и все! На третьем круге она остановилась. Джим глазам своим не поверил: на экране отплясывала пачка сигарет. Телевизионная реклама табака! Что это, если не пропаганда массовой тяги к самоотравлению? Вспомнился рассказ инструктора: до того как в США запретили неочищенный бензин, в воздух, почву и воду попало семь миллионов тонн свинца. И это только поддавшееся учету количество, и лишь из выхлопа автомобилей!
— Ничего путного, — с гримаской отвращения констатировала Мэри.
Сколько раз на своем веку Джим произнесет те же слова, впустую пройдясь по сотням телеканалов? Он напряг память: а ну-ка, когда в семье появился первый цветной телик? Не ламповый, а транзисторный? Уже после того как он, не желая попасть под мобилизацию, записался добровольцем. Надо быть редкостным дурнем, чтобы пойти в морпехи из боязни угодить в сухопутные войска… Это скажет Мэри. У нее тогда будут длинные волосы и пацифистский значок на жакетке.
— И куда же ты пялишься? — возмутилась сестра.
Он спохватился, что опять смотрит на нее. Вспоминая, что было, гадая, что могло бы быть, и спрашивая себя, что будет. Из путешествия в прошлое вернуться можно, но только одним способом, самым простым и старомодным: проживать день за днем. Снова в морскую пехоту? Во Вьетнаме ему повезло, отделался несколькими легкими ранениями и горой воспоминаний, с которыми потом, ох, как нелегко было справиться… Но сместись он тогда самую малость, и вражеская пуля прошила бы сердце, а не куснула плечо. Он уже не мальчишка, убежденный, что смерть всегда обойдет его стороной и приберет кого-то другого. Если он снова рискнет, погибнуть во Вьетнаме будет проще простого.
И как смотреть в глаза старым друзьям на вербовочном пункте Корпуса морской пехоты в Сан-Диего, зная, кто из них не вернется домой? Он хотя бы разок задумывался прежде, что за отрывок прошлого намерен «воспроизвести»? Какую ответственность собрался взвалить на свои плечи? Вообще-то задумывался, но тогда все это казалось абстрактным. А теперь стало реальным — это прошлое, обернувшееся настоящим, и другого настоящего для него уже не существует.
— Кто-то тут не на шутку углубился в раздумья, — заметила мать. — А ведь ужин готов, кассероль по-франкфуртски, специально для тебя.
Джим сел за обеденный стол, с улыбкой глядя на некогда любимое и почти забытое блюдо. Но улыбку согнала опасливая мысль: а что в этой еде содержится? Впрочем, тревога, пожалуй, беспочвенна: основная дрянь пролезла в человеческую пищу тихой сапой (а то и внаглую) под барабанный пропагандистский бой гораздо позже. У Бетти еще есть время добиться перемен.
Когда Джима пригласили в Проект, ему был девяносто один год. И в отличие от позднейших поколений, отягощенных уймой заболеваний, он на здоровье пожаловаться не мог: ни одной серьезной хвори, просто тело сильно состарилось. Он знал, что может умереть в любой день, и с тревожной решимостью принимал это как неизбежное. Джим уже тогда казался себе путешественником во времени, перенесшимся далеко вперед, в эпоху, когда никто не помнит, чем жил в юности, и не задумывается, отчего теперь выглядят важными совершенно иные вещи. Инструкторы объяснили: от Джима очень многое зависит, поскольку он учился восемьдесят лет назад в одной школе с девочкой, которая стала весьма уважаемым генетиком и сейчас нуждается в помощи.
