… Теща опять затеяла помирать. На сей раз почему-то в августе. Завтрак посвятила детальному обсуждению процедуры и регламента своих бесконечно приближающихся похорон. Жена привычно возмущалась: „Сколько можно, мама, нервы трепать!..“ Дочь Алиса в полусне прихлебывала кофей и ни на что не реагировала.
А мне погребальная тема понравилась. Внес свою лепту. Не оценили. Предложил, видите ли, не опошлять Великую Кончину Великой Женщины вульгарными похоронами, а изготовить из тещи симпатичную мумию. Установить уже неопасную Капитолину Карловну в ее же будуаре… Тему развить не удалось.
Теща обиделась. Мол, традиции предков, из земли пришли и в землю уйдем, наши древние кладбища – это святыня, а вы – поколение без идеалов, ренегаты, и вообще – куда катится планета, если сам директор Бастилии ТАКОЕ смеет заявлять?! И этот человек (то есть я) имеет наглость считать себя писателем-патриотом, да его (то есть опять меня) на пушечный выстрел к литературному творчеству и особо опасным преступникам подпускать нельзя!
И обиделась. И вышла. Громко хлопнув дверью.
А чего обижаться? Чего дверями бахать? Моя идея целиком и полностью гармонирует с ее любимым увлечением.
Поясняю. У тещи хобби. Она еще со студенческих времен натуральные черепа коллекционирует. Человечий черепок для нее – лучший гостинец. О данном факте в городе хорошо знают, и поскольку Капитолина Карловна – персона чрезвычайно почитаемая, стараются изо всех сил угодить.
За большие магарычи с бесхозных покойников в моргах головушки отвертывают, потом очищают, полируют, лаком покрывают… Целая технология. Морговский персонал буквально молится на Капитолину Карловну, кормилицу… Черепов в нашем доме набралось уже 483 штучки. Аншлаг в театре, кости блещут!
Очередное пополнение коллекции было вчера – элегантная суперголова какого-то бомжа, погибшего в привокзальном кафе. Подарок нашего щедрого друга Шерифа.
Старуха боготворит Шерифа. Любимый пациент. Она его в люди вывела, в Помойном Пристанище нашла, разглядела, вычистила-вымыла-выкормила. Выжить помогла. Жить научила. А-ля приемный сынишка.
Конечно, можете подумать, я ревную. Да. Ревную. Меня-то она тогда, видите ли, решила оставить, „ведь истинный талант, Бонифаций, он сам себе дорогу пробивать должен, только тогда он может засиять…“
Да уж. Добрая фея. Тебя бы хоть на денек в ту помойку, где я себе дорогу пробивал…
Мы в Пристанище с Шерифом в одной группе обретались, дружили. Мы туда и попали как-то похоже – родители у обоих рано погибли. Потом у меня единственная бабушка умерла, и у него тоже. Может, на этом и сошлись… Бабушкины детки.
А Капитолина Карловна в Помойное Пристанище с инспекцией заявилась – и тут же на него все внимание. „Ах, какой интересный экземплярчик!.. Пойдешь со мной?“ Ха. Кто бы отказался. Из Помойки – сразу в Психиатрическую академию! На золоте есть, на шелках спать… Причем просто так: без экзаменов, тестов, испытательных сроков… Мечта. И мечта эта прибыла в гости к Марату в лице Капитолины Карловны.
(Забавно. Зовут-то его Марат, с детства прозвище – „Шериф“. Теперь должность и прозвище совместились – такой вот милый каприз судьбы.)
Марат потом ко мне в Пристанище частенько приходил, наведывался. Еду-одежку приносил, защищал, если что. А этого самого „если что“ в Помойке завсегда было вдосталь.
А Марат это умеет – защищать. Да так, что потом трясет всех – и от кого защищал, и кого защищал… Потому и Шерифом прозвали, потому и шерифом стал.
„Интересный экземплярчик!“ В совершенной точности этой характеристики вся Помойка удостоверилась месяца через четыре после его торжественного убытия в Академию.
…Объявился у нас в Пристанище редкостный подонок – Цезарь. Сбил вокруг себя десяток шакалят. Все Пристанище терроризировали, кончилось тем, что воспитательницу-практикантку юную живодерски изнасиловали: двое суток глумились… Ну, полный набор потех. Вся Помойка была в курсе: крики-вопли далеко летели. Хотели убить девчонку, но не успели, сбежала практикантка чудом. Точнее – уползла.
Но ни сказать, ни показать ничего не может – с ума высадилась, ни бельмеса не помнит, песенки ртом беззубым мычит, цветочки в сортире собирает. Глубокий аут. Все знают, что Цезаря дело, но доказать…
Все молчат. Все дрожат. Не хотят ромашки промеж унитазов выискивать.
Я был молод и сопливо веровал в некую высшую справедливость. Решил полиции помочь. Увы, тщетно. Следователь сказал, что до суда Цезаря не дотянуть: „Хрупка и шатка доказательная база. А чтобы малолетку на галеры посадить, требуются неопровержимые улики…“ Еще он сказал: „Спасибо“. И – „Беги отсюда, Бонифаций, сожрут они тебя“.
О моем содействии полиции вскоре догадался Цезарь. Решил зарезать. Но то ли он удар не рассчитал, то ли ангел-хранитель меня во время отпихнул – в общем, охотничий кишкорез лишь вскользь по ребрам гульнул. Я под кровь завопил и на землю упал. Верчусь, как ртуть, под пинками Цезаря. Народ примчался: ух ты! Ах ты! В чем дело? Кого режут сегодня? Появились и воспитатели.
Цезарь недовольный отошел, а меня в больничку сволокли.
На другой день в палате появился Марат. Посмотрел развесело: что, друг, случилось? И голову так участливо склонил. Пай-мальчик. Я – в глаза ему повнимательнее. А там такие глыбищи холодющего льда… И раньше что-то подобное в нем проглядывалось, но сейчас – ого-го! Антарктида.
Рассказал. Он – ноль эмоций, кивнул лишь, лапу мне пожал, обещал завтра прийти. Пришел. Но не ко мне. Прямо в центральный двор Помойки прошагал. Мне из больничного окна хорошо видно все было. Встал Марат в центре. Где, говорит, тут помойный мальчик Цезарь? Слово и дело у меня к нему… Минута-третья, выплывает Цезарь со стаей шакалов. Шериф смотрит, улыбается. И без вступлений. Голос твердый, чуть насмешливый. „За твое, – говорит, – антиобщественное (так и сказал – антиобщественное) поведение, ты, Цезарь, лишаешься права пользоваться глазами, приговор будет исполнен в любом случае, но сначала, согласно этикету, его надо огласить, но это я, собственно, уже и сделал: есть вопросы?“ Цезарь коротко хохотнул, достал знакомый мне нож – и на Шерифа…
Марат выхватывает из-за пазухи здоровущий обрез, такой, что в индийском кино про пиратов показывают. Даже подумалось, будто Марат пистоль в музее стащил. „Я зарядил оружие мелкой дробью, – говорит. – Жизни тебя это с десяти метров, теоретически, не должно лишить, а без глаз останешься – это точно! Подходя ближе – рискуешь погибнуть…“ И какие-то рычажки взводит. Темп Цезаря чуть замедлился, и только. Прет, скотина, нагло, крепко. Все ближе, ближе… Меж ними метров пять уже, не больше. Один рывок Цезаря – и Марат покойник. Шериф поднимает пистолет (ствол не дрожит), нажимает курок… Щелчок, шипение, дымок… Нет выстрела!!! Дьявол! Цезарь, прикрывая рукой лицо, прыгает на Марата! И тут ка-а-ак жахнет!!!
