Но затем, едва мы начинали подумывать об отдыхе, вахтенные на шхуне окликали лодку, чье приближение в звездном мраке залива выдавал плеск весел; с лодки отвечал осторожный голос, и наш серанг, опустив голову в открытый люк, извещал нас, не выказывая ни капли удивления: "Их раджа, он опять. Уже здесь". И в двери нашей маленькой каюты бесшумно возникал Караин. Теперь он был сама простота: весь в белом, на голове тюрбан, из оружия только крис - малайский кинжал - с простой роговой рукояткой, который он, прежде чем переступить порог, вежливо прятал в складках саронга. Чуть позади, почти вплотную к его плечу, виднелось лицо старого меченосца, изможденное и скорбное, морщинистое настолько, что казалось завешанным густой темной сетью. Караин и шагу не желал ступить без этого спутника, который неизменно стоял или сидел на корточках у него за спиной. Вождь не любил пустоты позади себя. Даже больше, чем не любил, - это напоминало страх, болезненную нервозность из-за того, что могло случиться вне поля его зрения. При той бьющей в глаза пламенной верности, что его окружала, это было необъяснимо. Один посреди преданных ему людей, он, казалось, мог не опасаться ни засад близких соседей, ни честолюбия близких родственников; тем не менее гости наши неоднократно говорили нам, что их владыка не выносит одиночества: "Даже когда он ест или спит, рядом на страже всегда тот, у кого сила и оружие". Да, стражник всегда был рядом, хотя говорившие не знали, какой именно силой, каким оружием - одновременно призрачным и ужасным - он располагает. Мы узнали, но позже, когда Караин рассказал нам свою историю. Пока что мы замечали, что даже во время важнейших разговоров он часто вздрагивает и, прервав речь на полуслове, шарит рукой позади себя, проверяя, на месте ли старик. Непроницаемый и усталый, он всегда был на месте. Караин делил с ним все: пищу, ночной покой, мысли; телохранитель знал планы вождя и оберегал его секреты; сама бесстрастность позади его непокоя, он, оставаясь в полной неподвижности, успокаивающе шептал ему на ухо какие-то слова, которых мы не могли разобрать.
Только в нашей каюте, только в окружении белых лиц, посреди чужих ему образов и звуков Караин, казалось, забывал о странном навязчивом страхе, что черной нитью тянулся, извиваясь, сквозь парадное великолепие его выходов. По ночам мы вели себя с ним непринужденно - только что не хлопали его по спине (некоторых вольностей нельзя разрешать себе с малайцем никогда). Он сам не раз говорил, что в этих случаях он не более чем частное лицо в гостях у других частных лиц, которых он считает равными себе по рождению. Я думаю, он так до конца и остался в заблуждении, принимая нас за эмиссаров британского правительства, негласно уполномоченных исполнять посредством нелегальной торговли оружием некую тайную задачу высшей государственной важности. Никакие наши заверения в обратном не могли его переубедить. Он вежливо, понимающе улыбался и пускался в расспросы о королеве. С этих расспросов начинался каждый его приход; он был жаден до подробностей; его зачаровывала мощь держательницы скипетра, тень от которого, распластавшись с запада на восток по суше и морю, простиралась много дальше захваченного им клочка земли. Он спрашивал и спрашивал; воистину неутолима была его жажда сведений о владычице, о которой он говорил не иначе как с почтительным удивлением и даже с неким благоговейным трепетом! Позднее, узнав, что он - сын женщины, много лет назад правившей маленьким бугийским государством, мы заподозрили, что воспоминания о горячо любимой матери каким-то образом переплелись в его сознании с представлением о далекой королеве, которое он пытался для себя составить, - о той, кого он называл Великой, Непобедимой, Благочестивой и Благословенной. Истощив свои познания, мы принялись изобретать для него подробности, и наша верноподданническая совесть не слишком роптала, ибо мы старались, чтобы подробности эти не противоречили его блистательному августейшему идеалу. Мы разговаривали. Ночь плавно скользила над нами, над неподвижной шхуной, над спящей землей и над бессонным морем, отдаленно рокочущим у рифов за горловиной залива. Двое его надежных гребцов спали в лодке у нижнего конца забортного трапа. Старый телохранитель, свободный сейчас от службы, дремал на корточках у спуска в нашу каюту, прислонясь спиной к косяку двери; а Караин - тот сидел, прямой и осанистый, в нашем деревянном кресле под легким покачиванием потолочной лампы: меж смуглых пальцев манильская сигара, на столе перед ним стакан с лимонадом. Его забавляла шипучесть напитка, но, сделав глоток-другой, он ставил стакан и позволял пене улечься, после чего учтивым движением руки давал понять, что хочет другую бутылку. Он стремительно расправлялся с нашим скудным запасом, но мы не были на него в обиде, потому что, начав говорить, он говорил хорошо. В прежние времена он, судя по всему, был настоящим бугийским денди, ведь даже в немолодом возрасте, когда мы его узнали, вид его был безупречен; свои седеющие волосы он красил в черный цвет с легким оттенком коричневого. Сдержанное достоинство его манер превращало тускло освещенную корабельную каморку в зал для аудиенций. Он говорил о делах межостровной политики с иронически-меланхолической проницательностью. Он много где побывал, немало перестрадал, интриговал, сражался. Он знал дворы туземных владык, сеттльменты европейцев, леса, моря; и по его словам, он повидал на своем веку немало великих людей. Ему нравилось говорить со мной, потому что некоторых из них я знал в свое время тоже; похоже, он решил, что я способен его понять, и он с великолепной самоуверенностью высказал предположение, что уж мне-то должно быть ясно, насколько он их превосходит. Впрочем, охотнее всего он говорил о своей родине - маленьком бугийском государстве на острове Целебес. Я побывал там незадолго до нашего знакомства, и он с интересом спросил, каковы новости. То и дело, услышав от меня знакомое имя, он говорил: "Мальчишками мы с ним плавали наперегонки" или "Мы вместе охотились на оленей. Он орудовал копьем и арканом почти так же ловко, как я". Время от времени он беспокойно поводил большими мечтательными глазами; он то хмурился, то улыбался, то вдруг делался задумчив и, молча глядя в пустоту, легонько кивал вслед некоему милому видению прошлого.
Его мать была в свое время правительницей маленького полунезависимого приморского государства в глубине залива Боне. Он говорил о ней с гордостью. Она была решительна во всем - и в делах государственных, и в делах сердечных. После смерти первого мужа, не смущаясь ярым недовольством вождей, она вышла замуж за богатого торговца - безродного человека из народа коринчи. Именно в этом втором браке у нее родился Караин, но причиной его изгнанничества явно была не подпорченная родословная. Причину эту он нам не объяснил, лишь обронил однажды со вздохом: "Нет, тело мое своим весом не обременит больше землю, где я родился". Но о странствиях своих он рассказывал нам охотно, как и о завоевании этого берега. О людях, живущих по ту сторону гор, он отозвался мягко, с беспечным взмахом руки: "Раз пришли через горы драться с нами, но те, кто вернулся домой, больше не явятся". Он помолчал, улыбаясь подступившим воспоминаниям. "Вернулся мало кто", - добавил он с горделивым спокойствием. Он дорожил памятью о победах; ему была свойственна восторженная жажда подвигов; вид у него, когда он говорил, был воинственный, благородный и вдохновляющий. Неудивительно, что его люди восхищались им. Мы видели однажды, как он проходит днем среди построек селения . Женщины, собравшиеся кучками у дверей домов, провожали его увлажненными взорами, мягко воркуя; вооруженные мужчины расступались с почтением, с прямой осанкой; другие наоборот - приближались кто справа, кто слева и смиренно обращались к нему, сгибая спины; какая-то старуха протянула к нему иссохшую руку, покрытую складчатой тканью; "Будь благословен!" - крикнула она из темного дверного проема; за низкой оградой банановой рощицы возник мужчина с пламенными очами, мокрым от пота лицом и двумя шрамами на обнаженной груди; "Аллах дарует успех нашему повелителю!" задыхаясь, прокричал он ему вслед. Караин стремительно шел крупными, твердыми шагами, отвечая на звучавшие отовсюду приветствия быстрыми пронизывающими взглядами. Детишки, перебегая от дома к дому, храбро выглядывали из-за углов; мальчики постарше скользили в кустах с ним наравне, глаза их блестели из темной листвы. Старый телохранитель с мечом в серебряных ножнах на плече поспешал за ним шаркающей походкой, склонив голову и уставив взгляд в землю. Окруженные великим волнением, они шли быстро и отрешенно, словно сквозь великое безлюдье.
