Мокрый и бледный Сомов тяжело дышал и, хрипло постанывая, облизывал губы. Ему дали пить. Приподнявшись и сделав пару глотков, он почувствовал хлынувшую из носа кровь и улегся снова. Он увидел, как старший из дыхов, тот самый, который родился первым, подошел к нему и, быстро ощупав его тело, остановил пухлые подушечки конечностей в области сердца. Сосчитав сердечные удары, дых сделал несколько движений от головы Сомова до его ног. Прошипев что-то двум другим дыхам, он отправил их из бункера и снова принялся водить своими нежными конечностями вдоль тела землянина.
Кровь из носа остановилась. Через минуту прошел шум в ушах, но голова все еще кружилась вместе с обрывками видений, смешанных с реальностью.
Но вот дых сделал знак конечностью, повелевая уснуть, и Сомов снова провалился в сон, на этот раз без изнуряющих сновидений и кошмаров.
Очнувшись через очень длинный промежуток времени, он обнаружил, что весь бункер завален сколами льда и грудами каких-то неизвестных камней. Дышать стало явно легче. Все признаки болезни сняло как рукой.
Дыхи, с напряженно покачивающимися хрящиками на макушках, рядком стояли вокруг него, выжидательно выпучив пузырьки своих прозрачных сетчатых глаз. Увидев, что он очнулся, они ослабили и уронили хрящи. Ощупав его с головы до ног, они подняли такой дыходуй, что Сомову пришлось закрыть уши руками. Поняв его жест, дыхи притихли, но их лекарское чутье, так поразившее Сомова, на этом не кончилось. Ему преподнесли понюхать какой-то пучок волокон, затем, снова прослушав его сердце, один из дыхов проделал быстрые пульсирующие движения вдоль его ступней.
Наконец, убедившись, что землянин здоров, дыхи заметно оживились и, вынув откуда-то из своих лохмотьев, а может быть, из складок кожи хрустальные пластины зазубренных минералов, стали осторожно водить ими друг о друга, извлекая нежнейшие, достающие до самого сердца звуки. Это была неземная музыка, сладчайшая для слуха и разума. Она проникновенно и тонко рассказывала о ландшафтах и весеннем небе Планктубера, о камнях-лазуритах, пронзительно синеющих в скалах долин, о маленьких мыслящих дыхах и их любви ко всему живому. Действуя на подкорковые центры, музыка дыхов рисовала какие-то неведомые города, заросли загадочных растений и существ среди них, пела о ледниках, с которых за лето натекают целые озера, оранжевые, как солнце, богатые дивными организмами, таинственными и прекрасными, как сны дыхов.
Хрустали рассказали, как боятся дыхи холодной зимы и как умеют преодолевать пик жары в середине лета, когда девяносто градусов по Цельсию и почти нет воздуха. Музыка напомнила Сомову острые скалы-гнейсы, источенные ветрами каньоны и парящие гидротермы под ночным звездным небом, с маленькой, затерянной в млечном тумане, дрожащей синей росинкой Землей.
Потом дыхи ушли и приходили снова и снова, принося лед в бункер для землянина. Иногда они тревожно ощупывали его своими мягкими подушечками конечностей и, оставаясь довольными его состоянием, рисовали в его дневнике организм и нервную систему землянина. Получалось очень похоже. Заросли линий напоминали заросли артерий и вен и всю нервную систему человека. Сердце олицетворяло собой солнце, а печень - два лепестка тополя. Сомов смеялся и рисовал свои внутренности по-своему, за что в ответ получил рисунки нервной системы дыхов, а также туманные схемы развития и зарождения их жизни.
Объясняя дыхам половые различия человека вместе с принципом размножения и продления рода человеческого, Сомов нарисовал женщину, чем, кажется, очень поразил собратьев по разуму. Задумавшись и, видимо, представив себе далекую зеленую планету Земля, ее людей, любовь и смерть, дыхи заиграли на хрусталях и неожиданно для всех исполнили такую симфонию, такую... земную, близкую и чистую по звучанию и передаче земной тоски, красоты и блаженства, что Сомов беззвучно зарыдал, потрясенный этой родной для человеческой сути музыкой.
Иногда дыхи ночевали у него, плетя себе из тончайших, как паутина, волокон одежды и наряды. Это был целый карнавал. Двое из них были скромниками и педантами, третий же украшал себя и даже свой хрящик на макушке, как павлин. Вероятно, он был предводителем выводка, особью мужского начала, обладающего особой силой и знаниями, а может быть, его появление в мир было далеко не первым и он был уже стариком. Это оставалось для Сомова загадкой.
Однажды, мирно отдыхая с дыхами после оживленных часов общения и музицирования на хрусталях (дыхи учили его играть), Сомов услышал подземный толчок... баллов пять, не меньше. Не успел он испугаться, как увидел мгновенно образовавшуюся громадную трещину в сыром, но плотном полу бункера. Через минуту трещина разверзлась и из нее полезла черная блестящая, как смола, жижа. Дыхи, вздыбив хрящи, тревожно заухали и заволновались. Вглядевшись, Сомов понял, что черная зловонная жижа живая органика, а может быть, исподняя ткань планеты со змеящимися усами, слепо щупающими воздух и пол. Она медленно вползала в бункер, заполняя своим мокрым черным блеском пространство и грозя вытеснить собою все и всех. И она пожирала воздух. Источая из себя газы, жар и еще что-то непонятное и страшное, жижа словно почуяла Живое и устремилась к кучке существ, отпрянувших в угол бункера.
Поняв, что это конец, Сомов отчаянно щелкнул зажигалкой и, запалив какое-то тряпье, стал размахивать им перед чудовищем. Тупорылая масса, не чувствуя огня, продолжала лезть из трещины. Тогда Сомов бросил разгоревшиеся лохмотья в нее. Огонь попал как нельзя лучше в самую гущу жижи. Неповоротливая и медленная, не чуя опасности, она всколыхнулась и вдруг, вспыхнув зеленым пламенем и поднявшись столбом под потолок, затрещала и забрызгала жиром во все стороны.
Выскочив из бункера, чтобы глотнуть воздуха, а может быть, задохнуться в преисподней, Сомов обнаружил, что на Планктубере уже осень, прохлада и невыразимые краски неба, каких он еще никогда не видел. Ошарашенный и потрясенный пережитым, он медленно пришел в себя.
- Эх, сейчас бы тазик пельменей со сметаной! - сказал он, вдруг веселея, ничего не понимающим дыхам и увидел, что сами дыхи прикладываются к родившему их стволу, сося его, как мать. Сбросивший тяжесть коробочек, ствол найденного Сомовым растения разросся за лето, разбух от влаги и превратился в большое дерево, похожее чем-то на живого осьминога. (Так вот что держало дыхов возле меня, поразился Сомов.)
Ему предложили пососать ствол, приложившись к бородавчатому скользкому наросту. Сомов взглянул на слезящийся мутным клеем нарост, представил его во рту и, едва подавив тошноту, вежливо покачал головой.
Дым из бункера валил еще много дней подряд. Пожара не случилось. Но растаявший лед, органика и жир, натекшие с горящей жижи, образовали гнусное месиво, едва не погубившее запасы Сомова.
