Мягкие порывы осеннего ветра играли великолепного цвета украшениями ее одежды, пока Таравасси шла по заброшенной улице к дому своей матери. Она шла медленно, но постепенно шаги ее ускорялись, пока она не пошла своей обычной походкой, не обращая внимания на ветер, который яростно набрасывался на нее. Она расскажет матери об Андаре... Нет, нет! Как она может? Она видела воображаемые волны, накатывающиеся на нее, отражающиеся от темной зеркальной поверхности стен домов, и исчезавшие, пылая, в неровных дорожках аллей, в сердцеобразных листьях деревьев, беспомощно гонимых ветром. Она дошла до поворота улицы, которая вела к дому ее матери, и замедлила шаг в маленьком дворике, вымощенном щебнем. Ветер дул ей в спину, пока она, наконец, не дошла до темного отверстия в стене здания и начала подниматься по ступенькам лестницы. Здесь кроме ее матери не могло быть никого, все уже уехали из этого здания, кроме еще одного жильца... Болезнь ее матери, ее старость сделали ее упрямой: оно считала, что должна была защищать древние семейные традиции от разлагающего действия неизвестного будущего. Теперь же она была не в состоянии покинуть свою кровать. Старый грозный Цефер смотрел за ней, когда Таравасси здесь не было. Он был слишком стар, чтобы предпринять путешествие на хрустальный корабль: возле ее матери оставался один-единственный житель, оставшийся в шестиэтажном доме.
— Таравасси, это ты? — послышался слабый голос матери. Старая женщина больше не могла делать ничего, кроме как смотреть и слушать.
— Да, мама, — Таравасси, оставляя в пыли следы своих ног, подошла к двери квартиры и вошла в нее.
Воздух все время здесь был плохим и спертым даже для ее собственного острого обоняния. Ее мать часто жаловалась на это, но сама она не могла открыть окно.
— Мама, как ты себя чувствуешь? — она глубоко вдохнула воздух и задержала дыхание, словно хотела помешать этому затхлому воздуху разорвать ее грудную клетку.
— Я счастлива, счастлива, доченька, видеть тебя, — в голосе старой женщины не было никакого упрека, но тихая печаль затмила ее глаза, пока Таравасси смотрела на нее; она понимала ту скрытую боль, которую испытывала ее дочь, слишком часто навещая ее.
Таравасси подошла по голому полу к кровати матери, опустилась возле нее на колени и, прижав горячую руку к ее губам, почувствовала морщинистую шероховатость ее кожи, ощутила улыбку матери...
— О, мама... — слезы побежали из глаз Таравасси, однако она скрыла их от глаз своей старой матери, она отвернулась от нее и поправила ей подушку. Мать вздохнула, издав тонкий, ломкий звук, когда Таравасси ласково погладила ее седые волосы.
— Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть, — Таравасси вложила в свои слова как можно больше оптимизма, подойдя к холодильнику и достав из него пол-банки мясных консервов. Внезапно она испытала острое смущение. Она должна завтра утром не забыть зайти в раздаточную и взять побольше еды. На этот раз она должна не забыть об этом.
Она поставила миску с мясом в маленькую настольную печь; когда дверца открылась, она увидела, как раскаляется ее нутро. Свет. Она заметила, что стало темнее, и включила шарообразный светильник, который сейчас же наполнил помещение серебристым светом, и холодная пустота маленькой комнатки внезапно показалась ей более гнетущей.
Таравасси начала кормить мать с ложки разогретым мясом, но старая женщина все еще дрожала и трясла головой.
— Нет, не надо, Тара. Я не могу есть, — она лежала неподвижно. Таравасси погладила ее лицо, слезы бежали по впалым щекам матери. Вот уже два дня она ничего не ела.
— Мама, позволь мне принести тебе немного читты, с ней ты... снова сможешь грезить, — голос ее дрогонул, она уставилась в пол. — Пожалуйста...
— Нет, — мать отвернулась, словно ей стало больно смотреть на свою дочь. Взгляд ее устремился в окно, в полутьму города. — Это сожжет меня, мне будет очень больно, я не могу больше грезить, — слезы текли из ее глаз, ее била дрожь, глаза ее в свете лампы стали сверкающими кристаллами.
— Мама... — Таравасси почувствовала, как ее слова прокладывают себе путь через барьер отказа, который, как она сама говорила, так важно было разрушить. — Мама, сегодня произошло нечто странное. Умер Андар. Он... он подошел к Звездному Источнику и попросил у него смерти. И он умер. Безо всякой боли. Он улыбался...
Ее мать снова повернулась к ней, изучая и как бы вопрошая: «Как это произошло?»
— Я этого не знаю. Он выглядел таким довольным, он, который никогда не находил себе радости ни в чем, — она спрятала лицо в ладонях. — Он сказал: «Есть только одно небо — это смерть».
Мать сжала руку дочери, преисполнившись новой надеждой.
— Да, Тара, я пойду с тобой на корабль. Но я слаба... так слаба...
Таравасси покинула комнату, чтобы разыскать старого Цефера, потом с его помощью она отнесла одетое в лохмотья тело матери по темным улицам назад, к посадочному куполу ботов. Она с благодарностью отметила, что за это время кто-то обнаружил тело Андара и забрал его с собой. Она положила мать на три сидения устроив ее как можно удобнее в спартанской обстановке маленького корабля. Мать ее лежала тихо, только изредка на ее лице вздрагивал какой-то мускул. Таравасси нажала на кнопку сигнала: люк захлопнулся, бот стартовал. Дрожа от аккордов слабой вибрации, он помчался к хрустальному кораблю. Ее мать больше не разговаривала, как и Андар, она почти не воспринимала окружающее.
Она попросила Сабовина помочь ей, и тот понес ее мать по залам хрустального корабля к ждущему отверстию Звездного Источника. Таравасси следовала за ним во время этого движения, ее охватывали волны стимуляции, которые Мирро извлекала из своего станка. Прихотливая игра света и музыки обволакивала ее сознание, она все время старалась изгнать из своей памяти тени прошлых снов, которые снова и снова звали ее в этот мир снов. Таравасси бросила взгляд на лицо матери, на котором неестественными цветами появились признаки жизни. Последовала вспышка хитрых эмоций, наполнив ее глаза, когда мать Таравасси взглянула на окружающие ее предметы и людей. Таравасси краем глаза заметила, что остальные проснулись от своих грез и, заметив процессию, следовали за ней, купаясь в мерцающем свете похоронной музыки.
Таравасси стояла на краю Звездного Колодца и смотрела вниз, в эту призрачную нереальность, в темную безграничную глубину ночи. Она обнаружила в себе страх перед своим собственным отражением. Рядом с ней опустился на колени Сабовин; безо всякого выражения на лице он опустил ее мать на край Источника.
Старая женщина в возбуждении с трудом подняла голову. Таравасси взглянула ей в глаза, опустилась возле нее на колени и внезапно заплакала.
