Существует ограниченный набор непредвиденных случаев и критических ситуаций, к которым должен быть готов корабельный врач, пусть даже и подставной. Переломы конечностей, цинга, алкоголизм, различные памятные дары Венеры, даже лечение после дисциплинарной порки — все эти ситуации может предвидеть и достаточно опытный самозванец и подготовиться к ним, в конечном счете не нанеся более значительного урона, чем можно ожидать от настоящего доктора. Но в изолированном поселении разношерстных диссидентов, фанатиков и отщепенцев, заброшенный судьбой в совершенно незнакомую страну, не имея под рукой ни внушительно выглядящих инструментов, ни достаточно безвредных медикаментов (в этом отношении, впрочем, местные абенаки временами оказывали непредсказуемую помощь), Олферт Даппер зачастую являлся единственной надеждой для людей, свалившихся с обрыва, внезапно лишившихся руки или ноги при рубке дров, подхвативших болезнь, относительно которой он не знал ни названия, ни причины, ни методов лечения, или оказавшихся на втором месте в поединке с медведем или пантерой. Даже обладай наш доктор всамделишным медицинским дипломом, скорее всего, тот оказался бы абсолютно бесполезен перед лицом опасностей и загадок Сагадахока. К своим пациентам доктор испытывал едва ли не такую же сильную жалость, как к себе самому.
Впрочем, хоть он и считал себя «несчастным голландцем», в Ноу-Поупери доктор, как ни парадоксально, пользовался большим уважением, чем когда-либо в родной стране.
До недавних пор он имел достаточный успех в своих разнообразных сомнительных предприятиях — если называть успехом то, что лучше бы определить как «удалось безнаказанно ускользнуть». Ни дня своей жизни он не провел в тюрьме, ни разу не довелось ему заниматься физическим трудом или публично каяться — положение вещей, казавшееся ему гораздо более естественным, нежели святость для подвижника, поскольку святость означала непрестанную борьбу, и поражения, и снова борьбу. Если у него не было ни одного настоящего друга, так ведь и настоящих врагов у него оказалось немного — по крайней мере таких, кто знал бы, где он живет; можно с чистым сердцем сказать, что он не питал недобрых чувств ни к кому из живущих на земле людей. И уж тем более это относилось к женщинам, не считая разве что некоей Маргот Зелдентхейс, давным-давно исчезнувшей из его жизни вместе с сорока девятью гульденами, вытащенными из-под его подушки. Впрочем, даже вспоминая легконогую Маргот, он чаще вздыхал, чем ругался. Как и у его жертв, в характере Олферта Даппера всегда имелась романтическая жилка… просто немного слабее, чем у других.
В поселке Ноу-Поупери, к его ужасу, он оказался нужен. Среди жителей не было никого, кто умел бы делать то, что он, как бы мало ни оказалось это умение. Добиваться доверия людей — его способ зарабатывать на жизнь; более того, это его дар, его искусство, в этом заключались все его существование и цель этого существования. Однако доверие, вручаемое добровольно, предлагаемое с благодарностью, — совершенно другое дело, и доктор Даппер первым был готов это признать (если бы в его новой жизни имелся кто-нибудь, кому можно в этом признаться). Его пациенты — платившие по большей части олениной, дикими индейками, кроликами, овощами со своих маленьких огородов и различными работами возле крошечного домика, который они для него выстроили, — относились к нему с неизменным восхищением и преданностью, независимо от того, помогали ли им его лекарства, рецепты которых он брал целиком и полностью из головы. В социальном плане он стоял наравне со священником — угрюмым малым со впалыми щеками по имени Джайлс Кертли, поджарым, словно волк посреди зимы, — и слегка впереди Мэтью Праути, школьного учителя; кроме того, он был частым гостем за гораздо более богатыми столами, нежели даже у Натаниэля Маркхэма, самого богатого фермера в Ноу-Поупери, бревенчатый дом которого обшит настоящими досками, а в окнах вставлены настоящие стекла. Все эти люди, согласно представлениям поселян, просто успешны — доктор Даппер же знаменит.
Однако единственным человеком, которого можно было бы назвать его другом или даже собутыльником, если бы крепкие напитки в Ноу-Поупери не были строго запрещены, стал индеец абенаки по имени — насколько он сам смог перевести его для доктора — Надвигающийся Дождь, живший вместе со своим племенем в берестяном селении милях в трех-четырех отсюда. Это был приземистый, широкоплечий человек без признаков возраста, его кожа имела текстуру гранита и цвет потертой старой монеты, и на самом деле он знал по-английски лишь немногим больше тех нескольких абенакских слов, которые с трудом удалось выучить доктору Дапперу. Тем не менее почему-то они находили общество друг друга приятным и могли проводить вместе невероятное количество времени в полном молчании. Индейское знание трав, передаваемое при помощи коротких, невнятных звуков и жестов, послужило причиной не одного чудесного исцеления, за которые доктор Даппер впоследствии получил хвалу.
Взамен он попытался сделать все возможное, чтобы обучить Надвигающегося Дождя мухлевать в карты. Однако это начинание не возымело успеха, прежде всего из-за абсолютного отсутствия у обучаемого инстинкта соревновательности или, скорее (по крайней мере, так всегда подозревал доктор Даппер), из-за его спокойной убежденности в том, что какова бы ни оказалась игра, он уже одержал победу просто потому, что принял в ней участие, и дальше говорить нечего. Доктор отдал бы многое за то, чтобы обладать подобной врожденной уверенностью в себе.
* * *
Будучи неукоснительно честным если не с другими, то по крайней мере с самим собой, доктор Даппер никогда не винил миссис Реморс Кертли, худую тихоголосую жену священника, в том, что та ввергла его в искушение. Ее едва ли можно было назвать самой привлекательной из женщин, известных ему по обширному опыту, — замужество за преподобным вытравило из нее почти все краски и душевную теплоту, — однако, как ни странно, миссис Кертли возбуждала в Олферте Даппере мимолетную симпатию и даже влечение, чего прежде с ним не случалось. Ее муж часто страдал от заболевания, которое доктор обозначал как «диспепсическую вялость», хотя даже для такого немолодого голландского шулера, как он, было очевидно, что это попросту истощение желудка в результате многолетнего неумеренного поглощения пищи без всякого разбора. Он лечил регулярные приступы этой болезни различными отварами из одуванчика, мяты, полыни и тысячелистника и проводил много времени на кухне вместе с благодарной, внимательной миссис Кертли, подробно объясняя ей действие этих зелий. Таким образом между ними завязалось знакомство хотя доктор был достаточно осторожен, чтобы не слишком полагаться на теплоту этих отношений. Первая заповедь избранной им профессии, переданная из глубин тысячелетий, гласила (как она гласит и посейчас): «Позволь им самим приходить к тебе…».
