Чтоб мчалися кони, чтоб целились очи, похвалим Перуна, владетеля мочи.
Древняя славянская звучность вообще и поэтический строй "Слова..." в частности практически сформировали поэтику футуристов (модернистского литературного течения начала нашего века), к которым принадлежал и Николай Асеев. Наиболее же яркой среди футуристов фигурой был, безусловно, Велиминр Хлебников. Вот его басня "Бех":
Знай, есть трава, нужна для мазей. Она растет по граням грязей. То есть рассказ о старых князях: Когда груз лет был меньше стар, Здесь билась Русь и сто татар. С вязанкой жалоб и невзгод Пришел на смену новый год. Его помощники в свирели Про дни весенние свистели И щеки толстые надули, И стали круглы, точно дули. Но тa земля забыла смех, Лишь в день чумной здесь лебедь несся, И кости бешено кричали: "Бех", Одеты зеленью из проса, И кости звонко выли: "Да! Мы будем помнить бой всегда".
А вот ещё один поэт начала века, не столь известный, не входивший ни в какие объединения и течения, но тоже весьма талантливый. Если бы вы учились лет на 15 раньше, вам бы обязательно давали учить наизусть его длинное, но трагически красивое стихотворение "Смерть пионерки". Этот поэт - Эдуард Багрицкий. Эстетика "Слова о полку..." и его не обошла стороной. Вот, послушайте его стихотворение "Славяне":
Мы жили в зелёных просторах, Где воздух весной напоён, Мерцали в потупленных взорах Костры кочевавших племён... Одеты вкосматые шкуры, Мы жертвы сжигали тебе, Тебе, о безумный и хмурый Перун на высоком столбе. Мы гнали стада по оврагу, Где бисером плещут ключи, Но скоро кровавую брагу Испьют топоры и мечи. Приходят с заката тевтоны С крестом и безумным орлом, И лебеди, бросив затоны, Ломают осоку крылом. Ярила скрывается в тучах, Стрибог подымается в высь, Хохочут в чащобах колючих Лишь волк да пятнистая рысь... И желчью сырой опоённый, Трепещет Перун на столбе. Безумное сердце тевтона, Громовник, бросаю тебе... Пылают холмы и овраги, Зарделись на башнях зубцы, Проносят червонные стяги В плащах белоснежных жрецы. Рычат исступленные трубы, Рокочут рыдания струн, Оскалив кровавые зубы, Хохочет безумный Перун!
Работа над стихотворным переложением "Слова...", проделанная в 1938 и 1945 годах Николаем Заболоцким сказалась и на его дальнейшей поэтической деятельности. В 1958 году Заболоцкий пишет поэму "Рубрук в Монголии", о французском монахе, пытавшемся обратить монголов в католическую веру. Видимо, грандиозность замысла и, так сказать, "географическая" близость места действия (Рубрук идёт через Русь, разорённую кочевниками, к этим самым кочевникам) будят в душе поэта некоторые ассоциации... Так или нет, но и в "Рубруке" мы находим отголоски мотивов "Слова":
...А он сквозь Русь спешил упрямо, Через пожарища и тьму, И перед ним вставала драма Народа, чуждого ему. В те дни, по милости Батыев, Ладони выев до костей, Ещё дымился древний Киев У ног непрошенных гостей. Не стало больше песен дивных, Лежал в гробнице Ярослав, И замолчали девы в гривнах, Последний танец отплясав. И только волки да лисицы На диком празднестве своём Весь день бродили по столице И тяжелели с каждым днём...
Совершенно по-новому зазвучали переложения "Слова..." в дни Великой Отечественной войны. Снова на русской земле был враг, и поэтому образы "Слова..." были актуальны, как и в дни его создания. Вот стихотворение Людмилы Татьяничевой "Ярославна", написанное в 1943 году:
Снова дует неистовый ветер Быть кровавому, злому дождю. Сколько дней, сколько длинных столетий Я тебя, мой единственный, жду.
Выйду в поле, - то едешь не ты ли На запененном верном коне? Я ждала тебя в древнем Путивле На высокой на белой стене.
Я навстречу зегзицей летела, Не страшилась врагов-басурман. Я твое богатырское тело Столько раз врачевала от ран.
Проходили согбенные годы Через горы людской маеты, И на зов боевой непогоды Откликался по-воински ты.
Не считал ты горячие раны, И на землю не падал твой меч. Откатилась орда Чингисхана Головою, скошённою с плеч.
И остался на вечные веки Ты грозой для пришельцев-врагов. Омывают российские реки С рук твоих чужеродную кровь.
...Снова ветер гудит, неспокоен, Красный дождь прошумел по стране. Снова ты, мой возлюбленный воин, Мчишься в бой на крылатом коне.
Труден путь твой, суровый и бранный, Но нетленной останется Русь, И тебя я, твоя Ярославна, В славе подвигов ратных дождусь.
За годы существования Советского Союза произошло очень сильное взаимопроникновение культур. И не только славянских. Русский язык и русскую литературу изучали во всех союзных республиках. Некоторые считали это национальной дискриминацией, а некоторые искренне восхищались и проникались красотой русского языка и величием русской литературы. К числу последних принадлежит таджикский поэт Тимур Зульфикаров. Вот коротенькое его стихотворение "На поле Куликовом":
Воин воин в поле помер воин в поле упокоен воин в поле скошен сложен ко снопу главою Матерь всходит в золотых колосьях матерь воина главу омоет родниковою водою Матерь к очам воина склонна мирно неистошно С холма святого поют бродят вдов пресветлых хороводы Летают над полем стаи ангелов и воронов.
Не правда ли, это напоминает плач Ярославны? Но более всего в творчестве
Тимура Зульфикарова потрясает "Поэма о князе Михаиле Черниговском", повествующая о том, как русский князь-христианин, будучи в Орде, отказался поклониться идолу Чингисхана и был за это казнён. Поэтика, близкая поэтике "Слова о полку Игореве", переплетается здесь с особенностями мышления восточного человека, в ткань русского текста причудливо вплетаются тюркские слова:
...О Господи о Спасе Иисусе охрани мя неповинного Твоя!.. А в степи татарской сырой чужой продувной февраль. А в степи февраль. А в душе князя февраль. А в душе князя Русь-улус-ясак-тать-тля оброк-падь-рана-свеща-таль... А в душе князя Русь-малая дщерь его отроковица Василиса в княжеском платье рытого золотого персидского бархата бежит бежит в талых дальних черниговских родимых холстах холмах простынях льняных снегах снегах снегах... И ручонками берет и пьёт талый снег хрупкий ломкий сквозистый крупитчатый она... Дщерь, не пей талый снег... Дщерь, остудишь отроческую юную гортань...
...Как горят костры!.. Как глядит поминальный чингизов куст, а из него змеи как от живого Чингиза Хакана смертные конницы кумысные гортанные победные пылящие тюмены тьмы ярые весенние гюрзы змеи рыщут ищут ползут яд спелый несут!.. Как Идол мерцает агатовыми маслянистыми мерклыми ночными бычьими очами из звериных чуждых замогильных шкур шкур шкур!.. - Князь - поклонись огню! Поклонись кусту! Поклонись Золотому Властителю Чингизу из тибетских горных высших шкур!.. Уйю! Уй!.. ...Уран! Я поклонюсь тебе Бату-хан. Я поклонюсь рабу твоему. Я поклонюсь коню твоему. Но не мертвому кусту. Но не мертвому огню. Но не мертвому Идолу из шкур. Ибо Русь - обитель Христа а не идолов кумиров! да... И так было десять раз. И десять раз Батый-хан посылал к князю Михаилу Черниговскому адовых ползучих змеиных нукеров своих... Берикилля... Князь коназ! Аман! Аман! Аман!.. ...Ай Русь! ай дщерь сирота! Ай гляди гляди гляди через дремучие забытые века! Ай гляди на князя своего!..
