Резчик проживал на втором этаже одного из старинных домов, как раз над своей лавкой; именно там и состоялся первый разговор Коррогли с Мириэль. Дочь Лемоса оказалась стройной девушкой лет двадцати с небольшим: длинные черные волосы, карие глаза, овальной формы личико, прелесть которого несколько смазывал уже появившийся отпечаток низменных страстей. Она была одета в черное платье с кружевным воротником, однако ее манеры ничуть не соответствовали ни подчеркнутой скромности наряда, ни горю, которому она якобы предавалась. Хотя личико вроде опухло от слез и глаза покраснели, Мириэль тем не менее кокетливо раскинулась на диване и курила изогнутую зеленую сигару. Подол платья уполз вверх настолько, что обнажились бедра и тень между ними. Коррогли подумалось, что она, по всей видимости, открыла для себя в горе не испытанную до сего дня разновидность порока и теперь предается ей, забыв обо всем на свете. "Мы гордимся своим сокровищем, произнес он про себя, - мы так им гордимся, что выставляем на всеобщее обозрение".
Впрочем, несмотря на повадки уличной девки, Мириэль Лемос была весьма привлекательна, и холостяк Коррогли внезапно ощутил, что его тянет к ней.
Воздух был насыщен ароматами кухни, в парадной комнате царил привычный для глаз одинокого человека беспорядок: грязные тарелки, груды одежды и книг, наваленных где попало. Мебель явно знавала лучшие дни - сиденья стульев лоснились от долгой службы, поверхность стола испещряли царапины, диван заметно просел. Пол покрывал потертый коричневый ковер с блекло-голубым узором. На столе стояли заключенные в рамки рисунки, один из них изображал женщину, которая сильно напоминала Мириэль, но держала на руках ребенка. По-зимнему тусклый солнечный свет отражался от стекла и придавал рисунку некую таинственность. На стене висели картины, самая крупная из которых изображала Гриауля, причем из-за травы и деревьев виднелись лишь часть крыла и массивная голова дракона, огромная, будто холм. Судя по надписи в углу картины, она принадлежала кисти Уильяма Т.Лемоса. Коррогли скинул со стула грязное тряпье и уселся лицом к Мириэль.
- Значит, вы адвокат моего папаши? - спросила она, выпуская изо рта струйку белесого дыма. - Вид у вас не слишком внушительный.
- Что поделаешь, - отозвался Коррогли, который был готов к тому, что его встретят не слишком любезно. - Если вы ждали седовласого старца с пальцами в чернилах и бумагами в карманах жилета, я...
- Нет, - возразила она, - я ждала как раз кого-нибудь вроде вас - с небольшим опытом и умением.
- Отсюда я заключаю, что вы жаждете для своего отца сурового приговора и что вы огорчены его поступком.
- Огорчена? - Она расхохоталась. - До гибели Мардо я презирала его, а теперь ненавижу.
- Однако он спас вам жизнь.
- Это он вам рассказал? Чушь собачья!
- Вы были в беспамятстве, - напомнил Коррогли, - и лежали нагишом на алтаре. А на трупе Земейля нашли нож.
- Я провела на алтаре много ночей в том же самом виде и никогда не испытывала ничего, кроме удовольствия. - Ее улыбка ясно дала понять, какого рода удовольствие она получала. - А что касается ножа, Мардо постоянно ходил вооруженным. Он опасался всяких глупцов, вроде моего папаши.
- Вы что-нибудь помните?
- Я помню, что услышала голос отца. Сперва я решила, будто сплю и мне снится сон, но потом послышался стук, я открыла глаза и увидела, как падает Мардо, а лицо у него все в крови. - Мириэль подняла глаза к потолку, воспоминание явно не доставило ей радости. Неожиданно, словно подчиняясь какому-то порыву, она положила ладонь себе на живот, затем погладила себя по бедру. Коррогли отвернулся, не желая подбрасывать дров в костер разгоравшегося вожделения.
- Ваш отец утверждает, что в храме присутствовали девять свидетелей, девять фигур в плащах с капюшонами. Пока никого из них найти не удалось. Вы не знаете почему?
- А зачем им объявляться? Чтобы подвергнуться гонениям со стороны тех, кто понятия не имеет, к чему стремился Мардо?
- А к чему он стремился?
Она вновь выпустила изо рта дым и промолчала.
- Вам обязательно зададут этот вопрос в суде.
- Я не стану выдавать тайну, - откликнулась она. - Мне наплевать, что со мной будет.
- Вашему отцу тоже... Так он говорит. Он очень угнетен и хочет видеть вас.
- Я приду посмотреть, как его будут вешать, - фыркнула Мириэль.
- Знаете, - сказал Коррогли, - он уверен в том, что спасал вас.
- Откуда вам известно, во что он верит? - язвительно справилась Мириэль. Она приподнялась, села на диване и смерила адвоката взглядом. Вы не понимаете его. Он притворяется заурядным мастеровым, ремесленником, простым и добропорядочным человеком, но в глубине души воспринимает себя как высшее существо. Он часто говорил, что жизнь ставила на его пути препятствие за препятствием, чтобы помешать ему достичь того, для чего он предназначен. Он думает, что небеса карают его, оделяют неудачами за то, что он чересчур умен. Он мечтатель, прожектер, интриган. А все его беды оттого, что он вовсе не так разумен, как ему кажется. Он только все портит.
Первая часть ее монолога настолько соответствовала представлению, которое сложилось у Коррогли о Лемосе, что адвокат даже удивился. Услышать из уст Мириэль подтверждение своих мыслей было для него все равно что глотнуть возбуждающего снадобья: он убедился в правильности своего впечатления и одновременно - поскольку девушка рассуждала не о постороннем, а о собственном отце - проникся к Лемосу некоторой жалостью.
- Может быть, - сказал он и принялся, чтобы скрыть смятение чувств, рыться в бумагах, - хотя я сомневаюсь.
- Скоро перестанете, - заявила Мириэль. - Если вы что-нибудь и узнаете о моем отце, так это то, какой он ловкий обманщик. - Она откинулась на спинку дивана, и подол платья вновь взлетел до бедер. - Он искал возможность прикончить Мардо с тех самых пор, как я сошлась с ним. - В уголках ее рта заиграла улыбка. - Он ревновал.
- Ревновал? - переспросил Коррогли.
- Да... как мог бы ревновать любовник. Ему нравилось прикасаться ко мне.
Коррогли не отмел с порога подозрение в совращении дочери, но, мысленно перепроверив все, что знал о Лемосе, решил пропустить обвинение Мириэль мимо ушей. Он сообразил вдруг, что не должен доверять ей, ибо она была глубоко предана Земейлю и тому образу жизни, который вел жрец. Она пала, опустилась едва ли не до последней ступени разложения, и к зловонию, которое наполняло помещение, примешивался исходивший от нее дух тления и распада.
- За что вы презираете своего отца? - спросил он.
- За его самомнение и чванство. За убогое представление о том, каким должно быть счастье, за неспособность радоваться жизни, за то, что он такой скучный, за...
