Нашлись добрые люди, повисли на оглоблях и поводьях, оттянули жеребца в сторону, а другие добрые люди помогли старичку подняться. Чижов, толстенный старик гренадерского роста, уже успел выйти из санок и подошел к пострадавшему. Тот пытался ступить на левую ногу и не мог — скорее всего, вывихнул лодыжку, но, возможно, и сломал.
— Вот тебе за увечье, — сказал купец, доставая кошелек и отсчитывая четыре банкноты. Имелось в виду, что на сем дело и заканчивается, никаких претензий облагодетельствованный старичок иметь уже не должен.
Бедолага взял деньги и уставился снизу вверх в широкое лицо купца.
— Мне бы еще гривенничек, до дому добраться, — попросил. — Это все крупные, извозчик возьмется поменять, да и надует! А пешим порядком-то я, уж извините…
— Нечего на извозчиков деньги переводить, — сказал Чижов. — Петька! Пока обедаю — доставь болезного на квартеру!
Кучер, уже выслушавший много нелестного из-за пугливого жеребца, кинулся усаживать старичка в роскошные, с огромной медвежьей полостью, санки.
— Видел? — спросил Корсунский. — Вот это — настоящий купец! Без дураков.
Нам бы так. Совершенно органично — будто он каждый день лохов домой на своем транспорте отправляет.
— Ничего, научимся, — утешил Яненко. — Мы ведь только начинаем. Ты подумай — давно ли на «жигулях» ездили?
Вслед за Чижовым они вошли в трактир. Сразу же к ним устремился половой.
— В кабинетик изволите, Александр Артурыч? Или в левую залу?
— А что — можно и в залу, — согласился банкир. — Людей посмотреть, себя показать.
У него и голос сделался не такой, как в банке, а густой и неторопливый.
Банкир явственно подражал купчине Чижову.
Снинув неизвестно на чьи протянутые руки обе шубы, Корсунский и Яненко проследовали к столику. И сели с достоинством, а перед ними встал, склонившись, половой Кузьма, готовый запомнить любой, самый объемистый заказ.
— Значит, сооруди-ка ты нам, братец, водочки, а на закуску — балычка провесного, икорки белужьей парной, семги с лимончиком…
— Еще осетрины с хреном! — вставил Яненко.
Согласовав меню, Корсунский и Яненко заранее ослабили ремни на брюках.
Предстояло пиршество и для взора, и для ноздрей, и для языка, но вот расплачиваться приходилось желудку и, увы, талии…
Были тут и раковый суп с крошечными расстегайчиками, где в просвете, нарочно оставленном, виднелся немалый кус налимьей печенки, и знаменитый тестовский жареный поросенок с кашей (про этих поросят рассказывали, что откармливаются в висячих корзинах, без всякого шевеления, под личным хозяйским надзором), и икорка в серебряных жбанах, и, разумеется, строй бутылок с таким содержимым, что все отдай — да мало! Смирновка подавалась во льду, шустовская рябиновка и портвейн — приятной для рта температуры.
Словом, два часа неземного блаженства устроили себе Корсунский с Яненко, и под конец, когда уже сил ворочать языком не осталось, выдумали заказать на завтра двенадцатиярусную кулебяку, вроде той башни, что сноровисто уплетал Чижов, сидевший от них через два столика.
— Гляди ты, — нарочно обратил внимание Яценко на этот гастрономический подвиг Корсунский. — Сколько ж она тянет?
— Килограмма два, не меньше, — подумав, определил подчиненный. — Там фарш влажный, тяжелый. А может, и все три…
— Вот это по-нашему! — Корсунский посмотрел на купца с немалой завистью.
— Измельчали желудки. Где там Кузьма?
Тот уже спешил, нагнувшись вперед так, что по всем законам физики должен был бы рухнуть и пропахать носом пол.
— Ну, по коням, что ли? — расплатившись за двоих, спросил Корсунский.
— По коням-то по коням… А вот будь у тебя твоя «тройка» с возвратным режимом, прибыли бы мы в контору через пять минут после того, как отбыли, и еще минут сорок на диванчике бы повалялись… — проворчал объевшийся, но не утративший язвительности Яненко.
Никита лихо подогнал саночки и умостил седоков поудобнее. С разговорами не лез — понимал, что после тестовского обеда мозги в голове плохо действуют, и все тело требует покоя с безмолвием, дабы предаться сладостной дремоте.
Санки подкатили к станции и мудрый Никита помог Корсунскому и Яненко выбраться из-под полости. Иначе долго бы они там просидели, прежде, чем извозчик догадался бы, что гурманы попросту заснули.
— Доброго вам здоровьица! — попрощался парень. — Это что же, больше гостей нету? Ну, мы тоже передохнем, погреемся…
За углом был любимый трактир извозчиков, «Коломна», где на длинном столе, называемом «каток», была расставлена вкуснейшая и жирнейшая, что с мороза ценнее всего, снедь — свинина, сомовина, пироги и густой гороховый кисель с маслом.
Собственно, имелся «каток» и у Тестова, но там Никита, дожидясь седоков, был как бы на службе, а в «Коломне» — отдыхал.
Не успели Корсунский с Яненко подойти к нужной двери, как из-за угла вывернулась фигурка в розовой шубейке и с таким каблучным треском понеслась по скользкому тротуару, что совершенно круглая бабка-богомолка в черном платке шарахнулась и даже замахнулась рукавичкой.
— Я вас тут сорок минут жду, люди оборачиваются! — закричала Наденька. — Бог знает за кого меня принимают! У меня ноги заледенели!
— А ты громче ори — еще и не за то примут! — одернул ее Яненко. — Что же ты с Калгановым не поехала?
— Так он же из Питера! Чего я с ним в Питер потащусь?
— Вот так вот! — сказал Яненко Корсунскому. — Теперь видишь, что такое «субару»? Это тебе не только прокол плюс-минус пара километров, это еще и сдвиг по горизонтали на шестьсот километров! Ну вот что ты будешь делать, когда тебе московские трактиры наскучат? А на «субару» хоть в Питер, хоть в Париж!
— Да ладно тебе, пошли… — очень огорченный известием о способностях калгановского приобретения, отвечал Корсунский. — Подумаешь, «субару»! Я вот возьму «вольво» — он и уделается.
Ответа не было, потому что Яненко как раз в этот миг нажал на дверную ручку, а она не поддалась.
— Они там что, заснули? — воскликнула Наденька.
— Погоди, не галди, — одернул Корсунский. — Сейчас мы их разбудим.
Но «сейчас» не получилось.
— Что за черт! — сказал Яценко, в шестой раз нажимая неприметную, утопленную в серой стене кнопку. — И дверь заперта, и не открывают!
Авария, что ли?
— Этого еще не хватало! — возмутился Корсунский, а Наденька пробормотала «Спаси и сохрани!..»
Банкир и специалист по связям с общественностью крепко задумались.
— Как там этого звали, который дворник? Петрович, что ли?
— Иваныч?
— Романыч?..
