Он отвернулся от горных пиков и сосредоточил внимание на длинном склоне, который вел к шейному гребню. Его наклон был достаточно пологим, но коварным. Поэтому Мартин двигался медленно. Любой ошибочный шаг, и он мог бы поскользнуться и скатиться по склону, на котором не было ровным счетом ничего, за что можно было бы ухватиться и предотвратить падение. Тут он заметил, что его дыханье становится чаще, и удивился этому, но затем вспомнил про высоту. Однако он не стал прибегать к кислородным таблеткам: позже у него появится в них более острая нужда.
К тому времени, когда он добрался до гребня, солнце наполовину закончило полуденный круг. Но это не испугало его. Он уже отказался от мысли штурмовать скалу-подбородок сегодня. Он вообще был слишком самоуверен, вообразив, что сможет покорить Деву за один день.
Выходило, что на это требовалось по меньшей мере два.
Гребень был больше мили в ширину, его кривизна была едва ощутима. Мартин быстро преодолел его. В течение всего перехода он ощущал, что скала-подбородок все круче и круче нависала над ним, но даже не смотрел на нее; он боялся смотреть на нее до тех пор, пока она не оказалась так близко, что закрыла половину неба, и тогда он был вынужден взглянуть на нее, он должен был оторвать глаза от гранитной выпуклости горловины и сфокусировать их на ужасающей стене, которая теперь определяла его будущее.
А будущее его было мрачным. Там не было опоры для рук или ног; не было ни трещин, ни выступов. Отчасти он успокаивал себя тем, что если не найдется способа подняться на скалу-подбородок, то он и не заберется на нее. Но с другой стороны, это было бы ужасным разочарованием. Покорение плоскогорья-лица было более чем просто честолюбием; это была одержимость, а физическая борьба, непременно входившая в эту задачу, опасность, препятствия - все это были неотъемлемые части одержимости.
Он мог бы вернуться путем, которым пришел, вниз по руке, к своей лодке, затем назад, в обособленную колонию; и там нанять у этих грубых неразговорчивых местных аборигенов какой-нибудь летательный аппарат, так же просто, как это получилось с лодкой. И меньше чем через час после взлета он смог бы приземлиться на плоскогорье-лице.
Но это был бы обман, и он знал это. Не обман Девы, а обман самого себя.
Был еще и другой способ, но теперь он отверг и его по той же самой причине, что и раньше. Верх головы Девы имел нечеткие очертания, но хотя деревья ее волос могли облегчить подъем, расстояние, которое нужно было преодолеть на подъеме, почти втрое превосходило высоту скалы-подбородка, и склон был, вероятнее всего, такой же обрывистый.
Но сейчас оставалась лишь скала-подбородок, и больше ничего. При сложившихся обстоятельствах это казалось безнадежным делом. Но он утешал себя тем, что исследовал лишь относительно небольшую часть утеса. Возможно, удаленные участки были менее неприступными. Возможно...
Он покачал головой. Принятие желаемого за действительное обычно ничего не дает. Пожелания возможны лишь после того, как он нашел средства для восхождения, а не до того. Он двинулся было вдоль основания скалы, затем остановился. Пока он стоял там, внимательно разглядывая колоссальную стену, Альфа Вирджиния тихо и скромно опустилась в расплавленное море. На востоке уже проглянула первая звезда, и оттенок груди Девы изменился с золотистого на пурпурный.
Через силу Мартин решил отложить свое исследование до завтра. Такое решение было благоразумным. Темнота окутала его раньше, чем он успел разложить спальный мешок, а вместе с ней пришел и пронизывающий холод, из-за которого эта планета пользовалась дурной славой на всю галактику.
Он включил термостат спального мешка, потом разделся и медленно заполз в теплое пространство. Затем с трудом сжевал отложенное на ужин сухое печенье и позволил себе два глотка воды из фляги. Неожиданно он вспомнил, что забыл поесть днем и до сих пор этого не почувствовал.
Здесь ему почудилась параллель, некий элемент затасканного сюжета. Но связь была столь призрачной, что в следующее мгновенье он не смог ухватить ее до самого конца. Он был уверен, что вспомнит об этом позднее, но природа человеческого мозга была такова, что, по-видимому, это произойдет в результате какой-то другой цепи ассоциаций, и он вообще не запомнит никакой первоначальной связи.
Так он лежал, разглядывая звезды. Темная громада подбородка Девы поднималась рядом с ним, скрывая от него большую часть неба. Ему следовало бы ощущать крушение надежд, даже страх. Но он не чувствовал ничего подобного. Он чувствовал безопасность и спокойствие. Впервые за много лет он познал удовлетворение.
Почти прямо над ним находилось необычное созвездие. Оно заставило его подумать не о чем ином, как о человеке, скачущем верхом на лошади. Человек держал на плече удлиненный предмет, и предмет этот мог быть любым из огромного множества вещей, в зависимости от того, как именно вы мысленно соедините образующие его звезды: ружье, а возможно, и посох; может быть, даже рыболовный багор.
Для Мартина же он выглядел как коса...
Он повернулся на бок, продолжая нежиться в своем микрооазисе тепла. Теперь, при свете звезд, подбородок Девы приобрел более мягкие очертания, и ночь заснула в кротком и молчаливом великолепии... Это была одна из его собственных строк, думал он засыпая... часть той фантастической мешанины слов и фраз, которые, одиннадцать лет назад, он связал между собой под общим названием "Воскресни, любовь моя!". Это была его первая книга, которая принесла ему славу, удачу... и Лели.
Лели... Она казалась такой далекой, но, тем не менее, она была. И тем не менее, с другой стороны, каким-то странным мучительным образом казалось, что была еще только вчера.
Первый раз он увидел ее, когда она стояла в одном из тех маленьких старомодных баров, столь популярных тогда в Старом Йорке. Стояла совершенно одна, высокая, темноволосая, с пышными формами, попивая дневной аперитив, будто доказывая, что такие женщины, как она, - самое обычное явление в этой галактике.
Еще до того, как она повернула голову, он был уверен, что у нее были голубые глаза; голубыми они и оказались; голубыми, от весенней голубизны горных озер; голубыми, от красоты женщины, жаждущей быть любимой. Очень смело он прошел через зал и встал рядом с ней, сознавая, что это будет либо сейчас, либо никогда, и спросил, может ли он предложить ей что-нибудь выпить.
К его изумлению, она согласилась. Только позже она призналась, что узнала его. Он был настолько наивен в тот момент, что даже не осознавал, что уже имел известность в Старом Йорке, хотя ему следовало это знать. Ведь его книга имела достаточный успех.
