- Никогда? Так вы планируете задержаться здесь надолго?
- Не знаю... - Она принялась водить пальцем вдоль корешка книги. Ранджиш звал меня замуж, а я сказала, что там видно будет.
Затеплившаяся было в душе Блэкфорда надежда вдребезги разбилась о столь сокрушительный аргумент; Элиоту даже не удалось скрыть недоверие.
- Вы влюблены в Ранджиша?!
- А при чем тут это? - У Микаэлы между бровей залегла морщинка идеальное выражение настроения; именно таким штрихом карикатурист изобразил бы нескрываемое раздражение.
- Ничего. Если это не должно быть при чем, то и ни при чем. - Элиот попытался усмехнуться, но втуне. - Что ж, - выдавил он из себя после паузы, - как вам нравится Катманду?
- Я почти не выхожу, - равнодушно отозвалась она, явно не желая вступать в беседу. Но Элиот сдаваться еще не хотел.
- А следовало бы. Праздник Индры Джатры вот-вот начнется. Пышное зрелище. Особенно в ночь Белого Духа. Рев жертвенных быков, свет факелов...
- Я не люблю толп, - отрезала она.
Два - ноль.
Элиот мучительно старался измыслить какую-нибудь привлекательную тему для разговора, но уже заподозрил, что дело это безнадежное. В Микаэле угадывается какое-то душевное оцепенение, налет апатии, разящей аминазином и больничными процедурами.
- Вы когда-нибудь видели лха? - спросил он.
- Чего?
- Лха. Это дух... хотя некоторые считают, что он отчасти животное, потому что здесь животный и духовный миры пересекаются. Словом, кем бы он ни был, в каждом старом доме есть такой, а если нет, дом считается несчастливым. В этом доме есть.
- И как же он выглядит?
- Отдаленно смахивает на человека. Черный, безличный. Как бы живая тень. Стоят они выпрямившись, но вместо ходьбы катаются.
- Нет, такого я не видела, - рассмеялась она. - А вы?
- Возможно. По-моему, я видел его пару раз, но будучи весьма подшофе.
Микаэла села повыше и закинула ногу на ногу. Груди ее качнулись, и Элиоту стоило немалых усилий заставить себя не сводить глаз с ее лица.
- Ранджиш говорит, что вы слегка чокнутый, - сообщила она.
Ах, добрый старый Ранджиш! Небось догадывался, что этот сукин сын тут же закрутит с его новой дамочкой.
- Пожалуй, так и есть, - согласился Элиот, готовясь получить от ворот поворот. - Я много медитирую и порой балансирую на грани.
Но это признание заинтриговало ее сильнее, чем весь предыдущий разговор; ее нарочито бесстрастное лицо смягчилось, на губах заиграла улыбка.
- Расскажите о лха еще что-нибудь, - попросила она.
Элиот мысленно поздравил себя.
- Они чудаковатые типы, ни добрые, ни злые. Прячутся по темным углам, хотя время от времени показываются на улицах или в полях близ Джапу. А самые старые, самые могущественные живут в храмах площади Дурбар. О здешнем лха ходит байка, наглядно повествующая об их выходках... Если вам интересно.
- Разумеется. - Она снова улыбнулась.
- До того, как Ранджиш купил этот дом, здесь был постоялый двор, и как-то раз вечером сюда зашла переночевать женщина с тремя аденомами на шее - ну, знаете, такие опухоли от щитовидки. Так вот, у нее было два каравая хлеба, которые она несла домой, и перед сном она сунула их под подушку. Около полуночи этот лха вкатился в комнату и был поражен видом аденом, вздувающихся и опадающих при дыхании женщины. Он подумал, что из них получится чудесное ожерелье, взял их с ее шеи и надел на свою. Затем заметил торчащие из-под подушки караваи. Они выглядели аппетитно, так что он взял заодно и их, а вместо них сунул два слитка золота. Проснувшись, женщина пришла в восторг и поспешила обратно в деревню, чтобы рассказать об этом семье, и по пути встретила подругу, направлявшуюся на рынок. А у этой подруги было четыре аденомы. Первая женщина рассказала ей о случившемся, и в тот же вечер вторая пришла на постоялый двор и сделала точь-в-точь как первая. Около полуночи лха вкатился в ее комнату. Ему уже надоело ожерелье, и он оставил его женщине. Еще он решил, что хлеб - штука не слишком-то вкусная, но у него оставался еще каравай, так что он решил сделать еще попытку и взамен за ожерелье забрал у женщины вкус к хлебу. Когда она проснулась, то обнаружила у себя семь аденом, ни кусочка золота, да вдобавок до самой смерти не могла есть хлеб.
Элиот надеялся слегка позабавить новую знакомую этой побасенкой, перейдя к гамбиту с предрешенным эндшпилем. И то, что Микаэла встала и снова отгородилась от него каменной стеной недоступности, оказалось для него полнейшей неожиданностью.
- Мне надо идти, - бросила она и, рассеянно помахав ладонью, направилась к двери на улицу. Шла она, сунув руки в карманы и понурив голову, словно считала ступени.
- Куда вы? - окликнул ошарашенный Элиот.
- Не знаю. Может, на улицу Капризов.
- Составить вам компанию?
Остановившись на пороге, она обернулась:
- Тут нет вашей вины, но ваша компания не доставляет мне особого удовольствия.
Прямое попадание!
Дымный след, штопор, удар о склон холма, взрыв и огненный смерч.
Элиот даже не понял, почему это так ошарашило его. Подобное случалось и прежде, и будет случаться впредь. При обычных обстоятельствах он тотчас же направился бы в Темаль и нашел бы себе другое длинное белое кашне с хлопчатобумажными брюками, обладательница которых не так патологически занята собой (теперь, задним умом, Элиот именно так и охарактеризовал Микаэлу) и поможет ему возродиться к очередной попытке узреть Авалокитешвару Будду. Более того, он даже ходил в Темаль, но просто сидел в продымленном гашишем ресторане, потягивая чай и наблюдая, как юные путешественники разбиваются на пары для ночлега. Один раз он сел в автобус до Патана и навестил старого приятеля-хиппи по имени Сэм Чипли, заправляющего медицинской клиникой; раз дошел до Сваямбхунатха, подойдя достаточно близко, чтобы разглядеть белый купол ступы [в индуистской архитектуре мемориальное сооружение, хранилище реликвий (санскр.)] и золоченое сооружение на его вершине с изображениями всевидящих глаз Будды; глаза казались прищуренными и недобрыми, словно с порицанием взирали на приближающегося Элиота. Но вообще-то большую часть следующей недели он просто бродил по дому мистера Чаттерджи, не выпуская бутылки из рук, чтобы оставаться под хмельком, и поглядывая за Микаэлой.
Мебели в большинстве комнат не было, но многие несли следы недавнего проживания: сломанные трубки для гашиша, рваные спальные мешки, пустые упаковки из-под благовоний. Мистер Чаттерджи позволяет путешественникам, привлекающим его сексуально - и мужчинам, и женщинам, - жить в его доме порой по нескольку месяцев, так что прогулка по комнатам превращается в историческое турне по американской альтернативной субкультуре. Росписи демонстрируют целый спектр проблем, занимавших умы, - тут и Вьетнам, и "Секс Пистоле", и движение суфражисток, и нехватка жилья в Великобритании, а еще ряд личных посланий типа: "Кен Финкель, будь добр связаться со мной в ам. пред. в Бангкоке... С любовью, Руфь". В одной из комнат замысловатая фреска изображает Фарру Фосетт, сидящую на коленях тибетского демона и сжимающую ладонью его узловатый фаллос. Все это оставляет впечатление знакомства с упадочнической, маразматической шпаной. Родная среда Элиота. Поначалу туры его забавляли, но мало-помалу опротивели ему, навевая тоску, так что он все чаще и чаще проводил время на балконе, выходящем на общий с соседями двор, слушая пение неварских женщин за работой или читая книги из библиотеки мистера Чаттерджи. Одна из этих книг называлась "Карверсвилльский Ужас".
