Это был ад!
Это и был ад! Отец был добрый человек, но в чем-то он провинился. Мать была в своем праве, но она была злая. И малыш понимал это, - просто ужас, чего только не понимает ребенок! Он только не знает, отчего все это. И вот смотрит озадаченно - творится что-то странное и злое, что взрослые от него скрывают. Хуже всего, пожалуй, было в ту пору, когда мальчик дружил с цыганочкой; все сидят за столом, отец молча ест; вдруг движения матери становятся резкими, порывистыми, она гремит тарелками и сдавленным голосом приказывает: ступай, малыш, ступай-ка играть... И потом отец с матерью сводят какие-то свои счеты, бог весть в который раз, и бог весть как тяжелы они, и сколько в них ненависти, а мальчик, одинокий и растерянный, со слезами на глазах, отправляется за речку, где живет цыганочка. И будут они играть в грязной лачуге, раскаленной от солнца, воняющей, как собачья конура; за игрой запрут дверь на крючок, настанет черная тьма, и дети начнут чертовски странную игру, а уже и не так темно, свет падает в щель между досками, и видно, как горят у детей глаза. В эту самую минуту отец дома хватается за работу, как проклятый, а у мамы льются слезы торжества и отчаяния. И мальчик испытывает чуть ли не облегчение - вот вам, у меня теперь тоже есть тайна, есть что-то странное и дурное, что надо скрывать. И его уже не так мучит, что есть тайны у взрослых, из-за которых его выставляют за дверь. Теперь у него самого есть тайна, о чем не знают они; теперь он сравнялся с ними и как-то даже отомстил им. Это было впервые...
Что именно?
Впервые он испытал наслаждение от дурного. Потом уж ты ходил за этой цыганочкой, как в дурмане; она порой бивала тебя и за волосы таскала, порой кусала тебе уши, как собачонка, а у тебя от наслаждения мороз подирал по коже; она тебя насквозь испортила, восьмилетнего, и с той поры это в тебе осталось...
Да.
... И надолго?
... Ha всю жизнь.
XXVII
А дальше что?
Дальше ничего. Дальше я был запуганный и робкий школьник, зубривший уроки, заткнув уши. Тогда ничего не было, ничегошеньки.
По вечерам ты кое-куда хаживал.
На мост - такой там был мост над вокзалом.
Зачем?
Потому что туда ходила одна женщина. Проститутка. Старая, с лицом, как маска смерти.
И ты ее боялся.
Ужасно. Я смотрел на вокзал, перегнувшись через перила, а она, проходя, задевала меня юбкой. Я оборачивался... Она видела, что я всего лишь мальчик, и шла дальше.
И ради этого ты туда ходил.
Да. Потому что боялся ее. Потому что все время ждал, чтоб она коснулась меня юбкой.
Гм. Немного.
Ну да. Я же говорю - она была страшна!
А как обстояло дело с твоим товарищем?
Никак, там не было ничего такого. Честное слово!
Знаю. Но зачем ты отнял у него веру в бога, когда ему предназначен был сан священника?
Потому что... потому что хотел уберечь его от этого!
Уберечь! Как же было ему учиться, когда ты отнял у него веру? Мать обещала его богу, а ты доказывал ему, что никакого бога нет. Очень красиво! Бедняга голову потерял; дивись после этого, что он в школе слова из себя выдавить не мог! Хороша помощь товарищу, вот уж верно; то-то он повесился в шестнадцать лет.
Перестань!
Пожалуйста. А как с той близорукой девочкой?
Сам ведь знаешь. Это было такое идеальное чувство, чистое до глупости, до... ну, прямо-таки неземное какое-то.
Но путь к ней вел по улочке, где во всех дверях стояли продажные девки, и они шептали: "Пойдем, молодой человек!"
Это - не важно! Тут не было никакой связи...
Как же не было?
Ведь ты мог ходить к ней другим путем, правда? Даже ближе вышло бы. Но ты тащился по улочке с девками, и сердце у тебя колотилось страшно...
Ну и что? К ним-то я никогда не заходил.
Еще бы - на это у тебя не хватало смелости. Но зато ты испытывал такое чертовски странное наслаждение: там идеальная любовь, а тут - дешевый грязный порок... Нести свое ангельское сердце по аллее шлюх, вот в чем дело. Это и было то самое, фосфоресцирующее и раскаленное, мой милый! Брось очень странное водилось в твоей душе.
...Да, это так.
То-то же. А потом мы сделались поэтом, правда? В этой главе есть тоже кое-что, о чем не говорят.
...Да.
Не помнишь, что именно?
Да что? Ну, девки. Зеленоглазая официантка, потом та девушка, чахоточная, - как она всегда сламывалась под напором страсти, как стучала зубами - ужасно!
Дальше, дальше!
И та девушка, господи, как ее звали, - та, что пошла потом по рукам...
Дальше!
Ты имеешь в виду ту, одержимую дьяволом?
Нет. Знаешь, что было странно? Тот толстый поэт многое мог выдержать; был он циник и свинья, каких мало, но не скажешь ли ты, почему он иногда смотрел на тебя с ужасом?
Во всяком случае, не из-за того, что я делал!
Нет, из-за того, что было в тебе. Помнишь, раз как-то его передернуло от гадливости, и он сказал: скотина, не будь ты таким поэтом, я утопил бы тебя в канаве!
Ну, это - я тогда был пьян и просто что-то такое городил.
Вот именно - ты выкладывал то, что было в тебе. В том-то и дело, приятель: самое худшее, самое извращенное в тебе и осталось! Оно было, верно, уж до того... до того порочное, что не смело выйти наружу. Как знать, если б ты тогда не свернул с того пути... Но ты сам этого ужаснулся и "сломя голову бежал от того, что было во мне". Ты "захлопнул это в себе крышкой", но не кокосовые пальмы захлопнул ты, приятель, а вещи куда похуже. Может быть, и ангела с крыльями - но и ад, братец. Ад - тоже.
Но на этом и кончилось все!
Конечно, с чем-то ты покончил. Потом ты уже только старался спастись. Счастье еще, что у тебя кровь горлом пошла: замечательный предлог начать новую жизнь, правда? Цепляться за жизнь, рассматривать свою мокроту и ловить форелей. С умеренным и мудрым интересом наблюдать, как лесные парни играют в кегли, причем немножечко смущать их тем в высшей степени подозрительным, что было в тебе. А главное - вселенная-то эта шла тебе на пользу; перед ее ликом испаряется все зло, заключенное в человеке. Славное учреждение - вселенная.
XXVIII
Ну а потом, на станции старого начальника, когда я влюбился - разве и там оно оставалось во мне, - это зло?
В том-то и дело, что нет. Это и странно. Там у тебя вполне счастливая и обыкновенная жизнь.
Но любовь к куколке, - много ли недоставало, чтоб я ее соблазнил?
Пустяки, бывает.
Я-то знаю, я вел себя с ней... вполне прилично, но мое желание не было... не было, - в общем, оно выходило за рамки...
Ладно тебе, это вполне естественно.
Неужели я женился ради того, чтоб взобраться повыше?
А это уже другая история. Мы же говорим о более глубоких вещах... Например, почему ты ненавидел жену?
Я? Разве не по любви я взял ее?
По любви.
И не любил ли ее всю жизнь?
