. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Около меня разговаривают, до меня долетают слова… слова, произнесенные по-французски, каким-то странным, издалека звучащим голосом:
— Возможно ли? О! это ужасно! Как я мог? Как?
Я слушаю, и вдруг холодный пот леденит мой лоб; я понял, что незнакомый голос — это мой собственный голос.
Все рушится кругом меня, точно земля разверзлась; и теперь я падаю в пустоту, царапая пальцами, чтобы удержаться, песчаный берег взморья.
О, эти жалкие люди, обольстившие меня своей проклятой цивилизацией, своим кровавым ритуалом! Во мне пробегает мысль уничтожить их. Зачем не убил я вчера их всех до последнего? Зачем не помешал я этому ужасному пиршеству? Мои мускулы напряглись, кулаки сжались. Я сразу вскочил на ноги.
Я вскочил и прежде всего увидел ее, с руками, закинутыми за шею, с раздвинутыми локтями. Она пожирала меня своим взглядом, широко открытыми глазами, страстным ртом. Ее восхитительные волосы с вплетенными красными цветами ниспадали на плечи, как огненная мантия; над ее головой догорал факел, окружая ее теплом своих ласк.
Недвижимый, я смотрел, обуреваемый желанием бежать от нее, чтобы больше ее не видеть, не чувствовать, что ее взгляд повис надо мной; я закрыл глаза, но и во мраке она вырисовывалась предо мной, величественная, светоносная, ужасная…
В бессилии упали мои руки, но я чувствовал, как все сильнее дрожало мое тело. Как пораженное молнией дерево, я зашатался и упал на колени; члены мои хрустнули.
Обхвативши лицо руками, я, как безумный, зарыдал, лежа на земле.
Я был преисполнен величайшего отвращения к людям и ко всему миру. Какая ужасная усталость, какое оцепенение!
Я чувствовал, что мои силы иссякают, что разум мой погружается во мрак… Зачем не улетел я вчера с этого острова смерти и разрушения? К этому времени «Икар» уже перелетел бы Саргассово море, в этот час меня уже навсегда отделила бы гигантская преграда от этой женщины, влечение к которой меня преследовало с непреложным деспотизмом разгневанного божества.
Я решил твердо, бесповоротно завтра на рассвете улететь. Время шло; не было ни возмущения, ни сомнений; тишина, спокойная дремота, своего рода уничтожение сознания и воли; что-то чрезвычайно приятное мелькнуло предо мной, похожее на крыло птицы; а теперь словно кто-то губами прикоснулся к моей руке; кто-то шептал мне на ухо… я чувствую теплую ласку дыхания. Я пытаюсь подняться, но глаза мои закрываются, и, одурманенный, я падаю на песок.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Один за другим гаснут факелы, и в призрачном свете верхушки утеса базальтовые скалы и статуя Аполлона неподвижно застыли… При зареве пробуждающегося дня я вижу…
Виденья прошедших мифических времен. Предо мной пронеслось великое дыхание язычества…
Богини, обвившие шеи героев… Сплетенные объятиями тела…
Молчаливые объятия, немой экстаз, подобная мрамору неподвижность, — это древняя и сладострастная Греция, воссозданная внезапно порывом Эроса, ожившая и возрожденная, сверкающая светоносной белизной, пробуждающая во мне идею совершенства, чувство неизменяемости.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Громкий крик, полузаглушенный хрип, опять громкий крик, — я узнаю ее голос. Дикая ревность овладевает мной, я забываю все и бросаюсь на ее голос.
В тени статуи Аполлона, опрокинутая навзничь, Тозе отчаянно отбивается. Ее глаза полузакрыты, лицо содрогается от спазм гнева; ее прижимает к себе аполлониец; красные пятна выступили на мраморе ее тела; белокурые волосы ее влачатся по песку; отблик зари окрашивает ее пурпуром…
Мгновение, и над моей головой извивается человеческое тело, в моих объятиях трещат человеческие кости; затем оно бесформенной массой ударяется о жертвенный камень…
Я поднимаю молодую женщину и с поникшей головой несу ее по тропинке на утес. Достигнув вершины, я сажусь, чтобы перевести дыхание; начинает светать; уже солнце поднимается над коричневой линией горизонта.
Как дитя в жажде ласки и защиты, она прильнула ко мне, лаская руками мою голову.
— Тебя одного, — рыдает она, — тебя одного люблю; я хочу быть твоей, твоей навеки и больше ничьей; а тот… сейчас… Главное, не покидай меня, я боюсь!
Ее голова покоится на моем плече; мои губы жадно впивают аромат ее волос; она прижалась к моей груди, и я чувствую, как исчезает мое желание покинуть, не видать больше загадочной улыбки ее губ, ее ритмично колеблющейся походки, не слышать звуков ее голоса, унести с собой только одно воспоминание о ней, которое скоро расплывется в смутных внутренних видениях, которое сольется вскоре с грезами. Невозможно, невозможно… а между тем я не хочу и оставаться здесь…
И я все настойчивей и настойчивей начинаю думать об единственной возможности: «улететь и взять ее с собой».
И я устремил свой взор на горизонт, охватывающий Саргассово море, море липких, смертоносных щупальцев, вечно пустынное море, окружившее остров беспредельным поясом своих пространств. Я вспоминаю, как завяз в них мой «Икар», и дрожь охватывает меня; со странной отчетливостью я снова вижу, как цепляюсь за края кузова, а ноги мои висят над пустотой; и снова во рту тошнотворный вкус бензина.
Подвергнуть ее, такую нежную, такую слабенькую, ужасным мукам жажды! Видеть страдания на ее очаровательном лице!.. Предо мной восходит огромное багровое солнце, и в голове моей проносится мысль: «лучи его, которые сейчас брызнули мне огнем в глаза, только что осенили меловые вершины Пиренеев»…
— Ты исчезнешь, — шепчет она, — твой взгляд уже ищет дорогу, по которой ты прибыл сюда, Главкос, Главкос, не покидай маленькой Тозе, не оставляй со совсем одинокой на этом острове! Если ты исчезнешь, она останется на этом месте, неустанно вглядываясь туда, где скроешься ты. Главкос, Главкос, возьми меня с собой! Возьми меня! Хочешь, отправимся вместе, и пусть твоя страна станет моей. Жить без тебя, мой любимый, не покоиться вечером в твоих объятиях, не чувствовать больше на моих губах свежесть твоих губ. О! Только не это, только не это!
Она плачет, задыхаясь и всхлипывая; все ее существо сотрясается от рыданий и выражает такое страдание, такую тоску, что мои колебания исчезают. Нет, она не будет ожидать меня на вершине берегового утеса, ее глаза не будут устремляться к горизонту, ожидая возвращения большой птицы.
— Да, ты права, маленькая Тозе; — говорю я вполголоса, — отправимся вместе; если я улечу один, то непреодолимая сила снова приведет меня к тебе. Бежим с этого острова, уйдем от странных людей, его населяющих! Там будет счастье, жизнь, любовь!
